Книга Лето, в котором тебя любят - Игорь Гуревич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Прошу уволить меня по собственному желанию»
Подпись.
– Уезжаешь?
– К жене на Север.
– Ну, бывай. Ты молодец, – Старшой протянул руку. – Меня, кстати, Вадимом зовут.
– Будем знакомы. Если что – вызывай, в ведомости распишусь.
– Обязательно. Точно, далеко пойдешь.
Не помню, кто-то из прошлых знакомых при случайной встрече на просторах канувшей в Лету советской страны сообщил: «Вадима Старшого помнишь? Пристрелили в машине на какой-то разборке».
Вот и все. А в «Трудовой» осталась запись: с… по… Вневедомственная охрана. Сторож.
1
Раннее сентябрьское утро пахло грибами. Ближний лес манил, чуть паря после ночного легкого дождя. Вот он, лес, рядом, за четырехквартирным бараком напротив: четыре двери, четыре крыльца с навесами, восемь окон – по два на каждую квартиру.
Воскресенье. Начало сентября. Пять утра. Лесной поселок нехотя просыпался. На крыльцо, потягиваясь, в майке и спортивках с вытянутыми коленями вышел сосед Василий. Увидел Алексея Смирнова, крикнул через двор:
– Привет, учитель! Че так рано, радугу тебе в печень?
– Не спится, – не соврал Смирнов.
– Тогда давай покурим, – и Вася протянул вперед пачку «Примы».
Смирнов сошел со своего крылечка, перешел двор с привезенными чурками дров. «Надо бы поколоть», – подумал. Затянулись сладким дымом.
– Может, по грибы?
– Можно.
Один в лес Смирнов не ходил. Сам не деревенский, за два года отработки после института лес так и не освоил, хотя собирать грибы, ягоды ему нравилось, поэтому, что называется, предпочитал садиться на «хвост» местным мужикам.
Вася затушил сигарету в жестянке из-под шпрот, что стояла на перилах крыльца:
– Ну, иди собирайся. Десять минут, радугу тебе в печень!
Смирнов не заставил себя долго ждать, благо все грибное было наготове. Перед уходом заглянул в спальню. Дорогая сердцу супруга сладко спала, как ребенок, почмокивая губами. Повернулась на бок и во сне сбросила одеяло.
От вида любимой наготы у Смирнова засосало под ложечкой. Еще полминуты – и он бы скинул завернутые ниже колен бродни и повторил едва закончившуюся ночь. Как же он любил свою Светланку! Всю без остатка, до каждой ложбинки, до родинки под левой грудью.
«У всех баб под грудью родинки», – говорил когда-то студенческий друг. Свистун! Неправда! Это только у Нее, его любимой, и еще ямочка на щеке, тоже слева. Хотя, конечно, «все бабы» в смысле буквального познания у Смирнова делились на Нее и «до Нее» – в сумме выходило две. Но влюбленному Смирнову этого вполне хватало, чтобы смело утверждать: знаю я этих баб!
Светлана не из них. Она – Женщина, она неповторимая, единственная и вообще… Что «вообще», было неважно. Любовь, которую испытывал к жене Смирнов, прошла серьезное, как он считал, испытание женитьбой на последнем курсе института, рождением дочери и тремя годами совместной жизни, из которых год – в разлуке, пока Смирнов не обосновался в леспромхозовском поселке, куда был отправлен по распределению. Он уже не помнил, сколько труда ему стоило уговорить Светочку покинуть-таки теплое родительское гнездышко и приехать к нему, жить полной семьей. Светочка, находившаяся в отпуске по уходу за ребенком, наконец-то решилась и совершила подвиг на третий год сельской педагогической отработки Смирнова: оставила двухлетнюю с небольшим дочь у матери, ранней пенсионерки – пятидесяти лет по северному сроку – и прибыла в двухкомнатные барачные хоромы истосковавшегося супруга.
– Пока, пока, – прошептал Смирнов.
Взял карандаш и написал на тетрадном листе: «Ты такая красивая во сне! Я – в лес за грибами, Вася позвал. Не переживай. Днем придет телефонист проводить телефон. Оставляю трешку для него. Буду вечером после семи». Подумал немного. Вычеркнул последнюю фразу. «Уходим на два дня. Заночуем в охотничьей избушке на озере. Жди с грибами и рыбой. Любящий тебя Алексей».
Зачем он сочинил про избушку, Смирнов вразумительно ответить не мог. Просто вдруг захотелось испытать судьбу: она не ждет, а я заявлюсь вечером. Опаньки! Скажу: передумали! Или нет, скажу: встретили по пути рыбаков. Те идти отговорили: нет рыбы в озере.
И, обмирая, как школьник-пакостник, Смирнов, оглушенный стуком собственного сердца, оставил записку на трюмо в спальне и на цыпочках удалился. Вышел на крыльцо и с досадой на себя подумал: «Зачем?» Да пускай! Махнул рукой и пошел к крыльцу соседа. А там как раз распахнулась дверь, из которой сначала послышалось женское: «А бутылка тебе на кой ляд, паразит?!», а затем появился сам Василий, бросивший через плечо: «Чтобы ты спросила, радугу тебе в печень!». Хлопнул дверью, сказал с досадой:
– Вот же баба стервозная! Никакого житья. Пока кровь не выпьет, ни из дому, ни в дом не пустит. Твоя-то что?
– Спит.
– Молодец. А мою не уколотишь, хоть всю ночь на ней паши, – резюмировал Василий, и Смирнов почувствовал в его голосе даже какую-то гордость.
«Странные они, эти лесные мужики. Вроде как жен своих ругают, а в то же время и сами, как дети, радуются, что женщины их такие – и коня на скаку…, и их, если надо, обломают. Впрочем, и бабы деревенские недалеко ушли: мужики их лупят, а они только крепчают и от своего не отступят».
Свойство мысли таково, что она не строится фразами, а все больше образами, так что на всю эту философию Смирнову хватило пяти секунд.
А выглядело так, что на слова соседа он интеллигентно выдержал театральную паузу. Василий оценил, хлопнул учителя по плечу и свернул на тропку в лес.
2
Шел Василий, как все лесные мужики, ходко и легко. Смирнов старался не отставать.
– Кузов, учитель, зачем взял? Думаешь, накосим? – спросил Василий. У самого через локоть была переброшена полутораведерная плетеная корзина.
Ничего такого Смирнов не думал. Просто корзины подходящей у него не было, только литра на три. Да и носить в лесу тяжесть на плечах было удобнее. А трехлитровую корзинку он сунул в кузов, чтобы потом в нее грибы собирать.
Тем временем они вошли в лес.
Лес просыпался и парил. Утренняя влага стекала за шиворот. Василий то и дело сворачивал в сторону, исчезал в мелколесье.
Смирнов, как всегда, боялся потерять проводника, наклонялся за попадавшимися грибами, но краем глаза и во все уши следил за присутствием поблизости спутника.
Но как только он терял его из вида, бросал собирать грибы и срывался с места.
В итоге через полтора часа у Василия корзина была наполовину полная исключительно груздями с редкими вкраплениями рыжевато-коричневых волнух. Смирнов же только «дособИрывал» вторую мини-корзинку сборной солянкой: грибы на засолку вперемешку с «обабками» – подберезовиками и моховиками.
