Книга Яблоки горят зелёным - Юрий Батяйкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Там сверху нарисован был Большой театр, а ниже было прозрачно набрано золотом и славянской вязью: «САМА ТЫ СУКА, БЛ…ДЬ, ПРОСТИТУТКА, КУРВА И ВЫСКОЧКА!» И подписи: «П.Н. Огановский, Соня, Высоцкий и другие русские люди».
Подвик Родиона Осляби (первый)
Все помнят Куликовское поле. А як оно було, не знают. А було во как. Сошлися на середине поля две рати. Ну, у кого живот прихватило со страху, у кого чо… Один Мамай стоит твердо да Александр Невский.
– Чево нам тут всем вошкаться, – вдруг говорит Мамай. – Выведем богатырей. Кто кому даст – того и взяла.
Согласился Александр, хоть и неспокойно было у него на душе. Кинули жребий. От татарской стороны вышел силач Челубей, а с русской вызвался Родион Ослябя. Хлипковат был Ослябя против Челубея, да не знали татары, что у Осляби была заветная тайна.
Были они на конях, в кольчугах. Решили съезжаться. Потихоньку так себе едут, присматриваются.
«Ну, этого я уложу», – думает Челубей.
«Пора», – соображает Ослябя. Ка-ак пёрнул он на все поле, что все птицы замертво попадали, а у татар уши позакладывало. Челубей с коня – брык.
– Не могу, – кричит, – вытерпеть вонь вашего человека! Не в состояньи ослябить!
Татарам тоже невмоготу – стали потихоньку пятиться.
– А это тебе и не требуется, пес татаро-монгольский! – Слез Родя с коня и приблизился к Челубею.
Как только Ослябя к нему приблизился, Челубея стало пучить, и он изошел конской рвотой. А Ослябя – все ближе. Приготовился он отсечь голову Челубею. Тут Челубей как заорет:
– Иди на фуй!
С того дня русские и начали посылать друг друга на фуй. А татары почесали зады и отправились восвояси… Скоро их вовсе и след простыл.
Загадка: «Кто выиграл эту битву?»
Ответ: «Русские – потому что в их языке появилось новое слово».
А Ослябя совершил еще множество подвигов, так что даже Геракл перед ним так себе…
Подвик Родиона Осляби (второй)
Долго ли, коротко, едет Ослябя по лесу. И вдруг – девичий крик! Летит Ослябя на крик и видит: Стёпка Разин ломает девку в кустах – княжну.
– А ну пусти девку, хам! – всклицает Родя.
– От хама слышу, – отвечает Стёпка.
– Стёпка, хочешь щец? – спрашивает герой Куликовки.
Видит Разиня – не отвязаться ему от Родьки. Выхватил саблю – и на него. Да как-то так неловко ею взмахнул, что отсек себе торчащий х…р. Хотел было Степан подобрать х…р, да не тут-то было: х…р вскочил на кочку и начал прыжками удаляться. Так он удалился из видимости. Ослябе стало жаль атамана. Он развел костер, достал горящую головешку и подал Стёпке.
– Прижги – зараженье буит…
Никогда Муромские леса не слыхали такого воя: медведи попрятались в свои берлоги.
Залечив срам, Степан поплелся к своей банде. А Ослябя привел царевну домой, женился и стал добра наживать. Так что песня та про стержень – не было этого ничего. Спьяну дураки поют.
Наташке повезло. После универа ее приняли на работу в Министрацию Мутина. Ничо, что он был похож на говняного ёжика на задних лапах. Терпела, что тошнило, когда он валил мимо. Страшное было, когда она убирала ему гальюн: он толкал ее на унитаз и делал, делал, делал с ней самое ужасное, не взирая на ее отчаянное сопротивление. А потом она забеременела и ее уволили. Наташка беременела странно, как ежиха. И что-то все время покалывало ее в живот.
«Вот, бл…дь, – думала девушка, – а ведь никто не догадывается, что он – ёж, сука». А под ней жили нерусские люди. X… их знает, откуда они взялись. Фамилия их была, кажется, Баибулины. Неприличная с точки русского языка, хотя и лучше, чем Издоев или Невзад. Хотела девушка обратиться куда следует, чтобы их уничтожили, как грязных мух, но подумала: «А вдруг и там все такие?» И еще ее интересовало: «Куда, бл…дь, делись монголы?»
Наконец она родила. Странный был мальчик: лицом похожий на Мутина, маленький какой-то, и постоянно фыркал. И соску не выпускал изо рта, и сосал ее, как казалось Наташке, с удовольствием.
Назвала его Вован, как отца. Исполнилось малому три года. За это время он весь, кроме живота, покрылся колючками, рыло сформировалось натурально ежиное. Днем он спал, а ночью ходил по квартире. И топал, бл…дь, топал, и ср…л говном, от которого оставались на линолии пятна.
Наташка думала: «Ничего – где-то идет снег, кого-то везут на кладбище, кто-то пьет кофе. А здесь живет ёваный ёжик. Все же лучше, чем лесной омуль».
Так прошел год. Хотела повеситься – послать ежа Мутину, а самой улететь во Францю, но испугалась: выбрали на второй срок. И тут произошло то, чего она ждала и боялась. Утром она увидела в лифте, когда спускалась, приклеенную бумажку, большую и грязную. На бумажке было написано кривыми печатными буквами:
ТАТАР ПРОСТА
НАДА ИМЕТ СОВЕСТ
ПЕРЕСТАНТЕ ПОСРЕД НОЧИ ОРАТ,
КАГДА ЕВЕТЕС И БЕГАТ ПО КВАРТИРИ
И ТОПАТ НАГАМИ,
ЧТО ВСЕ ДРАЖИТ
ЛЮДЯМ СПАТ НАДА НЕ МЕШАТ
«Уносить ноги», – подумала девушка. Взяла она деньги все, украла у подруги её деревенский загранпаспорт, покормила «сыночка» творогом с манной кашей. С эро-порта (ударение на последний слог) послала Мутину телеграмму: мол, забирай своего «ёжика», и про татар.
В Париже она укрылась в Соборе одноименной матери. (Не путать с ёваной). На другой день ежа забрали в зоопарк, а татары сгинули неизвестно куда. И по сей день нет о них ни слуху ни духу.
Одна черпанутая поедала виды. Звали ее Гаробша. Посмотрит, скажет:
– Как прекрасно!
И вид тут же исчезал. То есть все «с виду» оставалось, как раньше, но как-то тускнело. Уже никто не восклицал: «Как прекрасно!» Так исчезло множество красивых видов, волновавших в гримерке сердца влюбленных поэтов. И был там еще Починок (ударение на первом слоге). Он все брался чинить.
Никто не помнит, когда бы он и что починил, но так прославился, курва, что стал придворным чиньщиком. Геть, где что сломалось: чиньщика туточки ко двору! Так дачу и сглябили, падлы.
Как-то Гаробша поедала виды. Нажралась до отвала. И видит: стоит какой-то му…ак на утесе, смотрит на солнце и глотает.
– Чо делаш? – спрашиват Гаробша.
– Солнце кушат, – отвечает Починок (а это бы он).
– А мне можна?
– А отчево ж.
Стали они попеременно: то виды едят наипрекраснейшие, то солнце глотают сколько ни попадя.
Надоело Матери-Прире это терпеть.
