Книга Песок под ногами - Татьяна Успенская

Однажды вызвала «бывшего»:

— Ты, наверное, помнишь «Зодчих», Юра?

Он растерялся.

Он всегда был скромен, может, потому, что заикался, но учился прекрасно и благополучно стал студентом физфака МГУ. Литературу он любил нежно, поэзию больше, чем прозу.

Юра сначала не понял, что я вызвала именно его, и смущённо забегал глазами по лицам ребят, обернувшихся к нему, а когда увидел, что другой Юра не встаёт, нерешительно пошёл к столу. Первые слова получились невразумительными, но он быстро справился с собой. Как всегда, закрыл глаза.

— И тогда государь повелел ослепить этих зодчих… — внезапно его голос задрожал. Мы все вздрогнули, а Ирина восклицательным знаком вытянулась к его голосу.

На уроки Юра приходить перестал, он ждал Ирину, прижавшись лбом к говорящей разными голосами двери, на переменах уводил её на лестницу, ведущую в подвал, усаживал с собой рядом на холодную ступеньку и читал ей Мандельштама, Гумилёва… Он не видел её лица, только волнистая линия профиля и угол глаза да аккуратно сложенные на коленях руки держали его всё в том же тревожном волнении.

А она, замирая от непонятного ей самой восторга, вслушивалась скорее в мелодию стихов, чем в слова.

Ирина не любила быть одна, легко сходилась с людьми. Ей хотелось поскорее вырасти и понять взрослую жизнь. Когда-то давно она даже пробовала целоваться с мальчиками, но это ей быстро надоело, зато когда раздавалось скрипучее треньканье гитары и хрипловатый голос — «подумайте, простому муравью…» или «она по проволоке ходи…ла», воздух застывал в ней.

Сейчас было другое: в неё, тринадцатилетнюю, проникала взрослая тревога. Над головой гудела школа, томила музыка радио и прятала их одних в скрытом от всех подвале. Незнакомка в наглухо закрытом платье, медлительный таинственный жираф, шагающий по пустынным жарким пескам, юная бабушка, смотрящая с портрета и поджигающая душу внучки, подводили её к запретной полосе незнакомой и отчаянно красивой жизни. Казалось, ещё мгновение, и она сама закружится в этой жизни.

Когда звенел звонок и Ирина собиралась уходить, Юра снова начинал заикаться.

— Я б-буду ждать, — говорил он, забывая и о своих лекциях с семинарами, и о том, что Ирина просто девчонка, забредшая по чужому адресу.

Ирина не слышала учителя. За окном возвышались аккуратные сугробы — это были ровно подстриженные кусты. Стояли высокие дома, в зимних окнах которых не было видно людей, зато в каждом светило по зимнему солнцу. А впереди, перед Ириной, аккуратно подстриженные, круглились затылки. Ирина грустно улыбалась, как Незнакомка, и печально вздыхала. Двойки не пугали её — теперь у неё был Юрий, глухой голос которого не давал ей уснуть ночами. Что-то совсем другое, чем в прежних переборах гитарных струн, чем во всей её прошлой жизни, открывалось ей в новой школе и в Юриных любимых стихах, и это другое, новое, заставляло её ходить на цыпочках, тянуть тонкую шею и принимать анальгин от незнакомой раньше головной боли.

Но Юра исчез. Через несколько месяцев прислал письмо из Уфы, что женился и у него скоро родится сын… Почему пропал? Почему убеждён, что родится именно сын?

Теперь Ирина мчится впереди всех — лично её пригласил хозяин моторки прокатиться. На берегу скидывает с себя платье, и вот уже над синей водой озера — оранжевое пятно её купальника, — касаясь волосами воды, Ирина прикрепляет лыжи. Моторка затарахтела, Ирина услышала крики: «Крепче возьмись!», «Молодчина!» — и стремительно понеслась за моторкой. С берега что-то ей кричали, Ирина больше не слышала ничего: неслась по воде, как у Грина, ветер бил её, заливали брызги, моторка ревела. Страшно ей не было, потому что на берегу стоял Олег и смотрел на неё.

Мы так и не успели разглядеть, кто же отнял у нас Ирину. Как бы этот любитель водного спорта не увёз нашу девочку по веренице озёр в большую воду! Но всё случилось так быстро, что нам оставалось лишь терпеливо ждать её на берегу. Ребята расселись на лодках, носами уткнувшихся в песок.

Олег бросился в воду, поплыл. Не догнал, покружил на месте, вернулся на берег. С него стекала вода. Подавшись вперёд, он неотступно смотрел в пустую даль.

В день приезда Олег вошёл в нашу комнату, как в свою, и поманил Ирину пальцем. Было уже поздно, мы собирались спать, но Ирина бросилась на зов. Я ухватила её за руку: «Не ходи, так не зовут. Ты должна уважать себя». Она осталась.

Вода держала Ирину, не пуская в себя.

Ветер пронзал насквозь. Только б не выпустить поводья!

— Ира! — долетел до неё далёкий голос Олега.

Итак, я отсиживалась у себя в комнате, читала и старалась не вслушиваться в разговоры и песни, всё-таки долетавшие до меня. На попутках дважды в неделю ездила к Косте, в эти дни возвращалась поздно. Я думала о наших спорах с Виктором. Неожиданно он оказался прав. В самом деле, существует только борьба идей: мы не живём, а спорим, причём каждый пытается отстоять своё. В такой ситуации о каком реальном счастье может идти речь? Моё представление о счастье как необходимости нести не только свою боль, но и чужую и отдавать то, что можно отдать, видимо, глубоко ошибочно. Зачем ребятам «нести чужую боль», когда наверняка и своей у них будет предостаточно?!

Сегодня разожгли костёр не возле дома, где всегда, а на поляне, на которой мы играем в волейбол и лапту.

Очень тихо в доме. Рыжик, как обычно, с ребятами. Распахнув глаза, слушает математические задачи и анекдоты, легенды и разговоры о кибернетике, песни и стихи. Что понимает, что сумеет запомнить? А сейчас наверняка тащит в костёр сушняк.

Сумерки высинили дом. Читать не хотелось.

«Пойми, раньше ли, позже ли, а в человеке обнаружится тот, кто в нём заложен, запрограммирован предками, — часто говорил мне Виктор. — Ты будешь только мучиться, изменить же ничего не сумеешь».

Попробовала улечься, вытянула ноги и руки, но кровать была жестка, а стены комнаты сдавили меня. Как они там, мои ребята? О чём говорят? Что поют сегодня? Вышла на террасу.

Неужели Виктор прав? Не люди — проблемы, не жизнь — решение логических задач? Какая чушь! Я не заметила, как пошла по мху нашего леса на слабый пока костёр, на глухой, едва доносящийся до меня говор. Запах сгорающего дерева, терпкий запах вечера кружили голову. Ребята все вместе — у костра. Не всё ли равно, кто прав: Виктор, муж, Глеб, Даша? Прав запах огня и травы, право таинство общения, когда людям хорошо вместе…

Подошла совсем близко. Огонь уже вскинулся высоко, победил сумерки и обозначил лица. А лица эти — чужие мне. Снова я всё выдумала, вовсе и не вместе ребята. Геннадий, развалившись на земле, с ехидной улыбкой лениво переводит взгляд с одного на другого. Глеб, слушая Шуру, брезгливо кривит губу. Олег равнодушно шевелит веткой в костре. Каждый сам по себе. И между мной и ими тоже нет никакой связи, она порвалась.

Увидела меня Даша, встала, пошла ко мне. В руке её свечкой горел прутик. Она спешила, и улыбалась сияя, и снова была золотистая.