Книга Частная жизнь мертвых людей - Александр Феденко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По лестнице поднимались медленно и молча, не поворачиваясь спиной друг к другу. Оглядываясь, разошлись по квартиркам, плотно закрыли и крепко заперли двери.
Жора остановился у зеркала, снял с себя всю одежду и долго рассматривал нагое тело, сероватое лицо, ноги, руки, шершавые, словно покрытые красной кирпичной пылью, пальцы.
– Кто я? – бормотал он. – Я-то кто?
Неуемная тяга к благородству чуть не сломала Степану жизнь. Ступив на нетоптаную дорогу собственной судьбы, он в отличие от многих иных твердо знал, куда по ней следует идти. Его представления о сложном устройстве человеческих промыслов и призваний носили сумбурный и любопытный для случайного попутчика характер, являя собой нагромождение, в котором не мог разобраться и сам Степан. Но надобности в том и не было, ибо на незримой вершине этого нагромождения, поверх всех прочих, растворяясь в звездной пыли и тумане облаков, возвышалась профессия спасателя береговой охраны.
Южное солнце грело упругие тела, щедрой россыпью усеивающие пляж, океанская волна неутомимо тыкалась мордой в песок, свежий бриз приятно обдувал. Сам Степан гордо сидел на возвышении, играя бицепсом кофейного загара, и непринужденно высматривал очередную жертву, достаточно близко подошедшую к черте бесповоротного утопления, чтобы появился резон вытаскивать ее с того света обратно – на этот.
Так мнил свою жизнь Степан, сидя у окна и наблюдая бескрайнюю сибирскую степь, начинавшуюся сразу за окном. До ближайшего – Северного Ледовитого – океана было не меньше трех тысяч километров, и то, если знать дорогу и не петлять.
Поэтому, не мысля себе другого призвания, Степан устроился спасателем в санаторий «Степные дали», где в наличии числился пруд. Пруд названия не имел.
Степан сел на берегу и принялся ждать, с надеждой поглядывая на хлюпающихся в луже дородных матрон и пузатеньких мужичков, представлявших собой контингент потенциальных утопленников.
– Зря ты сюда приехал, – сказал ему Гермидонт, местный завхоз и электрик.
Шли годы. Заходившие по колено в воду отдыхающие настойчиво избегали утоплений, что делало жизнь Степана бессмысленной и пустой. Он начал подозревать, что существует зря.
С каждым летом пруд мельчал, исчерпывая шансы Степана на жизненную состоятельность, пока не превратился в вязкое, медленно высыхающее, болото.
Редкие отдыхающие перестали купаться и разнообразно валялись на берегу, наслаждаясь живописными видами и звуками природы.
Очередной сезон заканчивался без всякого проку для дела всей жизни.
Опытный и чуткий в вопросе рухнувших судеб Гермидонт предложил выпить. Степан отказался.
Он угрюмо смотрел на зеленое болото, погружаясь в отчаяние. Солнце клонилось к закату. Степан встал и пошел к ненавистной хляби, готовый утопить в ней свою искалеченную жизнь и невостребованные благородные порывы.
Подойдя к краю, где твердь превращалась в безымянную жижу, он усомнился.
– В такой луже даже пьяный Гермидонт не утонет.
Опровергая его слова, из зарослей выродившегося малинника вышел пьяный до последней пуговицы Гермидонт и, не разбирая дороги, проследовал к центру пучины, где решительно начал тонуть.
Одичавшее без людской заботы болото быстро впитывало его, словно всю жизнь только и ждало, когда в нем хоть кто-нибудь утонет.
Когда ошалевший Степан понял, что происходит, от Гермидонта на поверхности осталась одна только голова с дико выпученными глазами. Он так быстро тонул, что даже не успевал трезветь, что обычно бывает с пьяным организмом, подвергнутым воздействию смертельной угрозы.
Вырвав последнюю доску из скамейки на берегу, Степан бросился на помощь и, опираясь на эту развандаленную жердину, успел схватить Гермидонта за руку в тот момент, когда кроме руки от него ничего не осталось с этой стороны фатальной черты.
Изгвазданный вонючей бездной Гермидонт молча добрел до своей завхозовской коморки, всегда готовой принять его в любом виде, где тут же завалился спать.
Степан уснул не сразу. Он долго лежал, не в силах постигнуть разум вселенной, но впервые чувствуя его прикосновение и состоявшуюся жизнь.
Среди ночи, потрясенный пережитым, Гермидонт очнулся и встал. Осмотрел спящий санаторий. Одинокий фонарь во дворе старого громоздкого здания светил для редких поздних постояльцев, возвращавшихся из ближайшего городка. Гермидонту он показался слепящим и мучительно ярким.
– Зачем так светло?! – заорал Гермидонт, достал топор, открыл щитовую и перерубил сплетение электрических кишок.
Фонарь ярко вспыхнул избытком напряжения и погас. Санаторий погрузился во мрак. Только щитовая гулко искрила, освещая черное от высохшей грязи лицо. Ветхая архитектура взялась огнем, задымила, возник пожар.
Разбуженные криком Гермидонта и шумом злополучия люди выбегали из здания, испуганно, с трепетом глядя на огонь. Началась паника, сутолока, полуголые люди тащили вещи, давили друг друга.
Степан лежал, закрыв глаза, и, улыбаясь, спал безмятежным и счастливым сном.
Харитон Похлебкин проголодался и решил пожарить яичницу. Поставил на огонь сковороду, достал бутылку масла. Пробка соскочила, упала на пол и покатилась. Он хотел догнать ее и поймать, но тут на кухню зашла жена его, Серафима, и сказала, что уходит от Харитона Похлебкина, поскольку никакого душевного и физического усердия жить с ним более не имеет. И ушла.
Харитон хотел догнать ее, вернуть, но тут пробка, катившаяся по полу, сделала полный круг и остановилась, уткнувшись в босые Харитоновы ноги. Он поднял ее и вспомнил про масло, но увидел, что масло кончилось. Харитон Похлебкин заткнул пустую бутылку пробкой, выбросил и разбил яйца на сухую раскаленную сковороду.
– Присядем на дорожку.
Он и Она садятся, тоскливо оглядывают родной дом. Здесь они были счастливы. Пожитки собраны – да и собирать-то, как оказалось, нечего. Скорбь и тревога в их глазах – что принесет им чужбина?
– Милый, может, я хоть яблочек с собой наберу?
– ****, *****, засунь в ***** свои ****** яблоки! – взрывается Адам.
Ева ему не перечит.
В доме семнадцать во втором переулке Ленина случилось форменное сумасшествие. В пятницу вечером Глеб Макарыч из шестой квартиры, не выдержав попреков жены, взялся искать молоток, чтобы вбить в стену шуруп, на который вот уже без малого тридцать лет обещал повесить картину «Не ждали» популярного русского художника, подаренную на свадьбу. Но обнаружил топор и пошел по соседям – возрождать красный террор, рубить старорежимный элемент. Ждавшие сигнала к новой жизни массы отозвались насыщенным солодово-этиловым выдохом гражданской поддержки и решительно поплелись следом, покачиваясь в разнобой. Впрочем, нашлись и воздержавшиеся, хворые духом. Были и такие, кто с завистью глядел вслед нашедшим силы для поднятия с колен, не обнаруживая оных в себе.
