Книга Грозная туча - Софья Макарова

— Как вы полагаете, скоро ли ваши войска дадут генеральное сражение или будут бесконечно ретироваться?

— Мне неизвестны намерения главнокомандующего, — ответил тот.

Наполеон принялся порицать действия Барклая-де-Толли и сказал, что, продолжая отступление, он погубит Россию.

— Зачем он оставил Смоленск? Зачем разорил такой прекрасный город?.. Смоленск для меня лучше всей Польши: он был всегда русским городом и останется навсегда русским. Императора вашего я люблю, — продолжал Наполеон. — Он мне друг, несмотря на войну. Но зачем он окружает себя немцами? Ему надо выбирать людей достойных из русских.

Тут Тучков, поклонившись, сказал:

— Ваше величество, я подданный моего государя и судить о поступках его, а тем более осуждать их, никогда не осмелюсь. Я солдат и, кроме слепого повиновения власти, ничего другого не знаю.

Ответ этот понравился Наполеону, и он, слегка коснувшись плеча Тучкова, сказал:

— Вы совершенно правы! Я весьма далек от того, чтобы порицать ваш образ мыслей. Я высказал свое личное мнение потому только, что находился с вами с глазу на глаз. Император ваш знает ли вас лично?

— Смею надеяться, так как я служил в его гвардии.

— Можете ли вы писать к нему?

— Никогда не осмелюсь утруждать его величество моими письмами.

— Но если вы не смеете писать императору, вы можете написать вашему брату?

— Брату могу написать все, что угодно.

— Напишите ему, что он мне сделает величайшее удовольствие, если доведет до сведения императора Александра, что я ничего более не желаю, как прекратить миром наши военные действия. Мы уже довольно сожгли пороху и довольно пролили крови. Когда-нибудь надо же и кончить! За что мы деремся? Я против России ничего не имею. О, если бы это были подлые англичане — было бы совсем иное!..

При этих словах он сжал кулак и грозно поднял его кверху. А затем стал доказывать, что все шансы за него: он возьмет Москву, истинную столицу России, так как Петербург не что иное, как только резиденция императоров…

Тучков слушал все это молча, стоя на одном месте, а Наполеон ходил взад и вперед по комнате и вдруг, остановясь перед Тучковым и глядя ему прямо в глаза, спросил:

— Вы лифляндец?

— Нет, я настоящий россиянин, — ответил тот.

— Из какой же вы провинции России?

— Из окрестностей Москвы.

— А! Вы из Москвы!.. Из Москвы!.. Это вы, господа москвичи, желаете вести со мной войну?

— Не думаю, ваше величество, чтобы москвичи желали вести с вами войну, особенно на русской земле. Если они жертвуют большие суммы на военные издержки, то это ради защиты своего отечества, угождая тем и воле своего государя.

— Меня уверяли, что москвичи против мира. Но если император склонится в пользу мира, как вы думаете: посмеют ему воспрепятствовать?

— Кто же посмеет не подчиниться воле императора?

— А сенат?

— Сенат не имеет у нас такой власти.

Затем Наполеон долго расспрашивал Тучкова о военных действиях и, отпуская его, сказал:

— Не огорчайтесь вашим положением. Плен ваш вам не делает бесчестья. Таким образом берут в плен только храбрецов, идущих впереди войска.

Не успел Тучков отдохнуть в своей комнате от этой продолжительной аудиенции, как вошел к нему чиновник герцога Невшательского.

— Герцог прислал меня, — сказал он, — предложить вам взять у него еще денег, так как вас посылают не в Кёнигсберг, а во Францию.

Перемена эта сильно поразила Тучкова. Он понял, что стойкие его ответы не понравились Наполеону, и тот не желает сделать ему никакой льготы. Павлу Алексеевичу оставалось только написать письмо брату и готовиться к отъезду. Что он и сделал.

Глава XII

нна Николаевна Роева примирилась уже отчасти с мыслью, что ее единственный сын поступил в ополчение, и не могла налюбоваться, глядя на его стройную фигуру, весьма выигравшую в военной одежде, хотя одежда эта была чрезвычайно проста: кафтан серого сукна, такого же цвета панталоны и шапка; на шапке медный крест с вензелем государя, а под ним надпись: «За веру и Царя!».

Прасковья Никитична немало пролила слез за шитьем красных шелковых рубашек мужу, но и она приободрилась, слыша кругом, что московскому ополчению не грозит никакая опасность. Сам Николай Григорьевич был до того весел, что каждый вечер у них собиралась молодежь, пелись русские песни, а иногда начинали танцевать под музыку гитары, на которой многие из гостей наигрывали мастерски.

Собралось как-то раз вечером у Роевых гостей более обыкновенного. Тут был и Краев с матерью и Анютой, и Дарья Андреевна Лебедева, и Анфиса Федоровна Замшина. Анна Николаевна велела подать закуску и домашние сладости. Молодежь весело пела хором «Ах, вы сени мои, сени», как вдруг у ворот раздался стук колес тяжелого дорожного тарантаса.

— Кого это Бог нам посылает? — удивилась Анна Николаевна. — Узнай-ка, Пашенька!

Прасковья Никитична выбежала на лестницу, а за ней и остальная молодежь столпилась у входных дверей, и вскоре радостные восклицания долетели до оставшихся в гостиной.

— Пашенька! Олечка! Глафира Петровна!

— Никак это сестра Глаша приехала! — молвила радостно Анна Николаевна, с поспешностью поднимаясь из кресла.

Так и было. Гости вошли.

— Наконец-то! — воскликнула хозяйка дома, бросаясь обнимать приехавшую двоюродную сестру свою Глафиру Петровну Нелину.

— Это все Оля! — оправдывалась сестра, указывая на свою дочь Ольгу Владимировну Бельскую. — Наполеон у стен Смоленска, а ее не уговоришь ехать!..

— Как? Французы уже под Смоленском? — спросили разом все присутствующие. — Как же это наши допустили?

— Неверовский со своей дивизией храбро дрался под Красным! — отвечал Павлуша, обращаясь к мужчинам. — Красный от Смоленска в сорока шести верстах, и, отступая, наши егеря сорок девятого полка отбивались, как львы. Но разве можно устоять одной дивизии против двух корпусов?

— Откуда ты узнал все это? — спросил удивленно молодой Роев, отводя Павлушу в сторону.

— Мне сказал смоленский комендант, к которому моя матушка послала меня за сведениями. Митя наш был в это время в деле, но, слава Богу, не ранен. Мы сами его видели: он был прислан с депешей в Смоленск.

— Молодец Неверовский! Молодцы наши егеря! — послышалось в толпе молодежи.

Но барыни, услыхав вскользь о битве, разохались не на шутку об участи несчастных егерей и навели снова тревогу на бедную Ольгу Бельскую.