Книга Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни - Ирина Млодик

– Ты именно поэтому так активно участвуешь во всей этой истории? – Алик улыбается немного снисходительно и тепло.

– Я, как ты говоришь, участвую отнюдь не по рациональным или даже разумным соображениям, сама история меня вовлекла, втянула, как какое-то опасное океанское течение – исподволь, незаметно. Не знаю, изменит ли это их жизнь, но мою уже в чем-то изменило. Хотя бы эту пару недель. Ведь ты тоже не отказываешься участвовать.

– То, что я делаю, – мелочи. К тому же, этому парнишке, такому, как ты его описываешь, трудно не помочь.

– Вот и я об этом. Меня-то гнетет необходимость как будто постоянно искать смысл в каждом дне. А тебя что?

Алик внимательно всматривается в меня с легким изумлением и замешательством:

– Это у тебя философское, теологическое или психологическое? Ты что, можешь позволить себе задаваться вопросами смысла жизни?

– Это у меня просто жизнь, Алик. Наверное, женщина, способная родить ребенка, вместе с ним рождает и смысл. Мне же не дано иметь детей, и потому простые и естественные смыслы не появляются сами собой. Наверное, поэтому и задаюсь. А может быть, просто драматическая способность к честному взгляду на саму себя, с которой временами уже и хотелось бы расстаться. Стать наивнее, беззаботнее и легче. Ты, можно подумать, не задаешься?

– Нет, не задаюсь. На этот раз я точно знаю, чего именно я хочу. Я хочу вернуться в Москву.

– Куда? В какую Москву? В Москву своей юности? Ты в курсе, что ее уже давно нет? Москва с тех самых пор давно переменилась.

– Я понял, что я не хочу быть специалистом по России, я хочу быть специалистом в России. И почему ты меня так отговариваешь? Ты же сама живешь в этом городе. Вот и я хочу. Тоже хочу ощущать себя живым, хочу жить, а не анализировать собственную страну.

– Знаешь, это ощущение у тебя не появится просто от смены места проживания. Полагаю, можно быть живым в любой стране и любом городе. География не определяет степень чьей-то живости.

– Чьей-то – возможно. А моей – да, определяет. В этом городе для меня будет только одна сложность – делить его с ней. Жить рядом, понимая, что самое важное в моей жизни уже не исправить.

– Вот тут ты ошибаешься: в Москве легко можно жить совсем рядом и не видеться годами, суетливая жизнь этого гигантского спрута так поглощает, что и… – Я осеклась под его красноречивым взглядом. Тот факт, что до этого случая нас с Варькой жизнь так развела, еще ничего не значит в сравнении с тем, что он в отличие от меня с ней никогда не расставался. Она, судя по всему, навсегда поселилась в его голове или сердце, не знаю, как будет точнее.

* * *

Накануне похода к Аликиному брату-юристу Инга опять температурила. Степка с утра обеспокоенно мне доложил все подробности предыдущей ночи: металась в жару, шептала: «Держи равновесие, перебирай ногами…», проснулась опять очень бледная, слабая, но вроде бы без температуры уже.

– Может быть, вам не стоит сегодня ехать? Подождать еще несколько дней?

– Не знаю, Степ, через несколько дней меня уже может закрутить круговерть работы, будет трудно выбраться, ей придется идти одной. К тому же само ожидание, похоже, может ее измучить. Лучше, как выйдет из ванной, ты дай ей трубку, я у нее сама спрошу.

Сошлись на том, что я вызову такси к Инге, сама подъеду на метро. Эраст Генрихович – человек занятой, не хотелось и его подводить, так безрассудно пользоваться его драгоценным временем. К тому же, как оказалось, мы явились к нему совершенно неподготовленными. Ни бумаг о разводе, ни справок из ЖЭКа о том, кто прописан на жилплощади, ни документов об инвалидности сына. Начисто выпало из наших женских голов, что мы едем к юристу. А юрист – это документы прежде всего. Но Эраст (совершенно непохожий на Алика – подтянутый, моложавый брюнет с аккуратной прической, как будто только из парикмахерской) что-то все время писал в своем блокноте, составлял какие-то схемы. Сказал, что отправит запрос туда и запрос сюда, и через пятнадцать минут нас выпроводил, объявив, что как только придут ответы на запросы, он позвонит и расскажет, какие шаги нам можно предпринять.

– Зря мы это. – Инга шла, как-то странно сгорбившись. – Побеспокоили такого человека. Я же говорила, даже не стоит начинать.

– Брось, он уделил нам всего пятнадцать минут, ну двадцать от силы. Это же его профессия. Мы же могли ему заплатить за работу, просто Алик сказал, что не нужно. Но если тебя смущает, то в следующий раз заплатим сами.

– Да нет, просто бесполезно все это.

– Ты просто боишься. Ты привыкла бояться, привыкла к тому, что тебе мало кто может помочь. Но когда болеешь, ты же идешь к врачу? – Я поймала Ингин непонимающий взгляд. – Ну не ты, другие люди, когда заболевают, идут к врачу. Есть проблема со здоровьем, есть пути решения проблемы. С этим так же. Есть проблема юридической незащищенности, идем к специалисту ее решать. На завтра я записала тебя к психологу в специальном центре, работающем с домашним насилием.

– А это еще зачем? – Инга смотрит на меня уже не растерянно, а почти враждебно.

– Затем, что без проработки модели насилия внутри трудно от нее освободиться. Так мне там сказали, особенно если проблема тянется с самого детства.

– Вот зачем это все?! – Ее ярость, так редко проявляемая, уже становится весьма ощутимой.

Сейчас уже ее бледность и нерешительность почему-то не рождают во мне сострадание, я чувствую, как во мне закипает злость, которую я пытаюсь облечь в слова, но, судя по всему, плохо получается.

– Затем, что у тебя ребенок. И если уж ты на себя собираешься махнуть рукой, то хотя бы о нем подумай!

– Тебе даже трудно представить, Арина, как много и как часто я о нем думаю. Ты, возможно, забываешь, что именно я – его мать.

Напряжение между нами выросло настолько, что любое слово или даже междометие могло бы привести к мощному взрыву. Мои мурашки, размером с детенышей слонов, сообщили мне, что если Инга и взрывается, то так, что все сметает на своем пути. Да и мои обиды обладают чудовищной способностью – создавать гигантское и часто непреодолимое расстояние. Ее слова, промедление и желание уйти в отказ – как удар под дых. Не то чтобы я этого не ожидала, ждала. Но все-таки надеялась на ее благоразумие и глубину. Напрасно. К тому же ужасно больно, когда тебя именно таким образом ставят на место.

Мы шли к метро в полном молчании, под звон моих осыпающихся надежд. Мне было так больно и грустно, так жаль как будто потерянных дней своего отпуска, последний из которого заканчивался завтра. Захотелось прийти домой, укутаться пледом, отвернуться к стене и лежать. Лежать до тех пор, пока появится хоть какой-то смысл, ради которого мне захотелось бы подняться с постели. Лучше, конечно, как можно более великий, который вернул бы мне энергию, веру в человечество и желание жить. Пока я ощущала лишь безмерную усталость и невероятную горечь, которые захватили меня столь сильно, что я, как в детстве, стала мечтать о какой-нибудь волшебной катапульте, которая бы в один миг перенесла меня на диван, минуя эту долгую дорогу в метро, наполненную нашим напряженным молчанием.