Книга Полет орла - Валентин Пронин

Сеславин встретил санитаров, несущих к перевязочному пункту окровавленного князя Багратиона. Генерал был бледен, лицо его выражало страдание. Он пытался повернуться в сторону горевшей деревни Семеновской, где продолжался бой его армии с превосходящими силами французов. Семеновские флеши были потеряны. Неприятель, овладевший высотами, выстроил на них более ста орудий. Другие скопления артиллерии Наполеона наблюдались рядом с Бородином. Подготавливая атаку к центру русских позиций, полторы сотни пушек Наполеона открыли смертоносный и беспрерывный перекрестный огонь.

Сеславин доложил Барклаю-де-Толли о случившемся. Получив новый приказ, он карьером помчался к главному артиллерийскому резерву у деревни Псарево. Не успели артиллеристы, приведенные Сеславиным, подготовить орудия и сделать первый выстрел, как французская артиллерия накрыла их сотнями ядер и гранат. Людей и лошадей стало рвать на куски, от лафетов и ящиков летела щепа.

Артиллеристы гибли, пушки сбивало с лафетов, зарядные ящики взлетали на воздух. Но разбитые орудия заменяли другими. Оставшиеся в живых канониры, окровавленные и оглушенные, стали отвечать на обстрел французов. Несмотря на шквальный огонь, русские продолжали сражаться.

Наполеон отдал приказ вновь атаковать Центральную батарею русских.

Возвращаясь к штабу Барклая-де-Толли, Сеславин на минуту остановился, ему показалось, что все это – происходящее на равнинах и высотах вблизи села Бородино, – какое-то странное призрачное видение. Воздух почернел от гиганских клубов порохового дыма. Где-то многочисленные плотные массы противников, пехоты и кавалерии, кромсали, кололи и рубили друг друга, превращая эти места сражения в горы искореженных, изуродованных трупов. В других местах скакали куда-то небольшие группы русских или французских всадников. Рассыпавшиеся вдоль ложбины цепи егерей вели словно бы неторопливую перестрелку с французскими пехотинцами. Над ними бледно голубело небо, даже какая-то крупная птица кружила в вышине. Там, где предположительно находилась главная квартира русской армии, воздух был чист – наверное, потому, что ядра и гранаты не достигали этой позиции. Так же где-то в западной стороне тоже было чистое небо. Но оттуда постоянно выходили, будто рождаясь из-под земли, и торопливо маршировали к центру блестевшие тысячами штыков синие колонны французов. Где-то там, у палаток командования, находился Наполеон. И к нему со всех сторон скакали за приказаниями маленькие, как оловянные, солдатики, многочисленные адьютанты. Там что-то сильно сияло на солнце, развевалось что-то пестрое – может быть, знамена непобедимого корсиканца.

Какие-то русские или французские отряды, полки, даже дивизии, посланные совершить такой-то маневр или отбить такие-то батареи противника, бежали с угрюмо озабоченными лицами и исчезали – то ли в клубах порохового дыма, то ли как бы рассеивались на пространстве сражения, перепутавшись с другими отрядами, полками, дивизиями, яростно сражаясь и погибая.

Белая лошадь Барклая-де-Толли была прекрасной мишенью, так же, как и его долговязая, сутуловатая фигура. Это место постоянно обстреливалось, и ядра осыпали генерала и его поредевшую свиту комьями земли. Просвистев, очередное ядро ударило в лошадь генерала. Лошадь закричала от боли и сильно била ногами, умирая. Поднявшись с земли и нисколько не изменяясь в лице, Барклай потребовал другую. Сеславин подъехал на своем Черкесе, чтобы помочь генералу.

– Ничего, – сухо произнес Барклай, хладнокровно поднимаясь в седло новой лошади. – Надобно встречать атакующего врага.

По приказанию Наполеона пехотные дивизии Евгения Богарнэ, поддержанные с флангов кавалерией Мюрата, снова двинулись на Центральную батарею. Это был словно сплошной вал из человеческих тел в синих мундирах, выставивших бесконечные жала штыков.

Лавина французской конницы бросилась на стоявшую вблизи кургана русскую пехоту. Пехотные полки, построившись в каре, батальонным огнем отразили неистовые атаки конницы Мюрата. Почти одновременно французские пехотные дивизии штурмом взяли Центральную батарею после немыслимо яростной защиты ее дивизией генерала Лихачева.

Но уже скакали на помощь с трудом отбивающимся пехотинцам Кавалергардский и Конногвардейский конные полки.

Барклай-де-Толли, в сопровождении Сеславина и немногих оставшихся в живых адъютантов, возглавил атаку отборной русской кавалерии. Масса русских кирасир вынеслась навстречу врагу, предупреждая начало сабельной рубки пистолетным огнем и стрельбой из карабинов. Сеславин, стараясь находиться вблизи своего непосредственного начальника, наносил и отражал удары неприятельских кавалеристов. Рубка, не утихая, все продолжалась под вопли и ругань погибающих, и ей, казалось, не будет конца.

Общая ожесточенная сеча кипела; там, у Центральной батареи, смешались пехота, конница и артиллерия. Бились саблями, прикладами ружей, банниками, досками от зарядных ящиков, штыками и ручками пистолетов. Стоял страшный, беспорядочный шум, крики и стоны, ржание лошадей, звуки выстрелов, команды и проклятия на русском, французском, немецком и польском языках. Лошади из-под убитых кавалеристов бегали целыми табунами.

К вечеру неприятельская конница, не выдержав, отступила. Только артиллерия до темна продолжала свою страшную дуэль… Да продолжали осыпать пулями вражеские позиции стрелки.

Солнце уже село, когда Сеславин, в числе сопровождавших Барклая-де-Толли, вернулся к батарее у Горок, откуда начался его боевой путь в этом невероятно жестоком, упорном и длительном сражении. Из двенадцати адъютантов Барклая осталось трое: Сеславин, Закревский и серьезно раненный Левенштерн. Ни Сеславина, ни его Черкеса в этой великой битве не коснулась ни одна пуля. Где-то в стороне французских войск треск барабанов возвещал отбой.

На изрытой ядрами, пропитанной кровью, опаленной холмистой равнине окрепла нравственная сила русской армии, здесь же разочарование и растерянность постигли французскую. Наполеон мог бы последним отчаянным ударом вырвать победу, безусловную и окончательную, – если бы послал на русских стоявшую в резерве гвардию. Но он отказался от этой мысли. Непобедимый полководец как будто потерял ясность ума, стремительность решений и веру в свое военное счастье.

Ночью пришло сообщение из Главного штаба русской армии от Михаила Илларионовича Кутузова о том, что войска оставляют поля Бородина и в стройном порядке отступают к Москве.

Кутузов пригласил в штаб-квартиру в селе Татариново Барклая. Все надеялись, что сражение возобновится, и приготовились биться и стоять до конца. В пятом часу генералы были созваны на военный совет в деревне Фили. Прошло несколько часов. Вышли любимец императора Александра Бенигсен, кривя недовольно рот, Барклай с каменным лицом, желтый недомогающий Дохтуров, широкоплечий Ермолов, Раевский, Коновницын, Остерман-Толстой. Кутузов вышел позже всех и, поддерживаемый адьютантами, сел на лошадь. Кутузов оставлял Москву, беря всю ответственность на себя.

Армии и населению Москвы было объявлено решение главнокомандующего. У Яузского моста людские потоки слились в один. Москвичи уезжали и уходили пешком в скорбном молчании. Весь день Барклай-де-Толли и его адъютанты следили за дисциплиной и порядком среди солдат. К девяти часам вечера Москву оставили войска арьергарда. Миновав Коломенскую заставу и Старообрядческое кладбище, войска вышли на Рязанскую дорогу.