Книга Наган и плаха - Вячеслав Белоусов

«Вот ведь чёрт какой великий концерт творит!» — чуть ни сплюнул Пашка, но одумался, смолчал, однако глаз, как велено было, не опустил, щурился, пытался разглядеть атамана.

— Чему обучен, окромя самовольства да за моей спиной купчишек на реке трясти? — услышал он грозный голос.

— А ничему, — прикинулся дурачком Пашка и простодушно добавил, улыбаясь во весь рот: — На испуг не даётся, на кулак возьму, ну а если мордаст чересчур или трое-четверо, у нас завсегда ножичек имеется.

Ухмыльнулись двенадцать рыл, бородами затрясли, видать, наскучили им допросы нудные да злость, к весёлому человеку да скомороху, хоть и нахал, всегда русская душа лежит, потому что смел, а тут ещё и красавчик перед ними объявился: кудряв, удал и в плечах приметен, в ногах твёрд, не дрожит, как предшественники, не хочешь, а залюбуешься.

Но атаман ухмылку, невольно проскочившую, спрятал в усах, брови сдвинул и на слове споймал удальца:

— Против троих выстоишь?

— А чего ж!

— На кулаках?

— Ага, — ещё шире раззявил рот Пашка. — Зови хоть сейчас своих бугаёв.

— А если больше — с ножичком?

— Да стоит ли кровью твои палаты марать, батька? Зови тогда всех на улицу.

— Не удрать ли задумал? — прищурился атаман, больше посмеиваясь. — У меня волкодавы такие, раздерут на части и костей не оставят.

— А чего ж бежать, коль сам к тебе явился, Георгий Иванович? — сузил глаза Пашка в хитрой усмешке.

— Да что с ним лясы точить? — не выдержал, вскочил один из старшин, рыжей бородой затряс. — Ставь его в круг, атаман! Зови наших орлов, раз хвастает! Пусть проучат выскочку!

И забурлили, подали голоса другие:

— Пустить ему кровь, раз бахвалится! Одного Косолапого на него хватит!

— Нет уж, просил троих, пусть от всех и получит!

— Барана! Барана вывести на него! Задавит один!

— А Лешего что? Леший сопли-то красные враз ему подвесит!

— Тихо! — повёл рукой атаман. — Соскучились, видать, по мордобою… — и он повернулся к Снежину. — Ну, раз сам напросился, спытаем тебя, молодец. Кудри твои жаль, выдерут их мои хлопцы вместе с буйной твоей головой, — махнул детине, что на дверях дежурил. — Кличь всех, кого тут назвали.

— Барана, Косолапого да Лешего? — вылупил тот глаза от изумления. — Да на такого брехуна и одного Барана много будет!..

— Сказано тебе! Всех! — оборвал атаман. — Да вели вина подать.

— Водочки, водочки! — наперебой загалдели, словно ожив, старшины в предчувствии жестокого зрелища.

«Знать, часто подобные потехи здесь устраивают, — смекнул Пашка, приметив, как заблестели глаза у бородатых, как задвигались те за столом, кулаки потирая, — и винца подают, и водочки… Ну что ж, любуйтесь. Устрою я вам потеху, скучать не придётся…»

Он не спеша сбросил с плеч пиджак, расстегнул ворот рубахи, закатал рукава. Оглянулся кругом, поправил волосы на лбу, приготовился. На атамана глянул, — зови, мол, своих волков, и замер, остолбенев: за спиной атамана откуда ни возьмись девица выросла, да такой красоты, что ёкнуло его сердце, а уж когда глаза их встретились, понял Пашка, что вольная душа его отдалась тем глазам враз и навеки. А атаман уже обнял девицу осторожно, будто стеклянная та, боясь раздавить своими лапищами, на колени перед собой усадил, словно ребёнка, на ухо ей нашёптывает и пальцем на Пашку тычет, усмехаясь в усы…

Вот тогда впервые и встретились они!

Испуганный взгляд зелёных глаз Серафимы на всю жизнь запомнил Снежин и утонул в них, как в колодец свалился. Пришёл в себя от рёва возликовавшей публики, встречавшей протискивающихся в узкие для них двери Барана и Косолапого. Третий, по кличке Леший, прошмыгнул — не заметил никто. Но Пашка на него, шустрого, глаз враз и положил, такие обычно в больших драках за спины прячутся, не по той причине, что напуганы или за жизнь свою опасаются больше других, а из-за злодейского своего коварства и безотказной тактики — в нужную секунду их рукой и всаживается сзади нож в то самое уязвимое место беспечного бойца — под левую лопатку, и с тем смертельным ударом заканчивается вся потеха.

Трое пришли его убивать. Подбоченясь, глянули Баран и Косолапый друг на друга, заржали как застоявшиеся жеребцы, оскалились — тут и одному делать нечего! Пашка от них отступил на шаг, два, три; им снова смех, а ему забота — до стены всё ещё много места оставалось, прикрыть некому спину сзади, а в такой драке главное, чтоб спине надёжней было. Оглянулся и не нашёл сочувствующего, лишь в зелёных глазах незнакомки страх да жалость, и уже не сомневался, что одна она за него переживать станет, а поэтому преклонил колено, перекрестился и поклонился ей, словно на икону, чем разозлил и без того жаждущих его позора разбойников.

Подал знак атаман — и тройка начала расходиться в стороны, обходя Снежина кругом. Два бугая — Баран и Косолапый, каждый уверенный в своём превосходстве, особо не спешили напрягать кулаки; поглядывая друг на друга, бычились, кто первым начнёт, лениво стаскивали с себя рубахи, обнажаясь до пояса, лениво поигрывали буграми мускулов, с ноги на ногу переваливались, покрякивали, запугивая жертву. А Леший, как вошёл, сгинул с глаз, про него и зрители забыли. Гибкой рысью скользнул он за Пашкину спину, подбираясь ближе. Уверенный в лёгкой победе, уже дышать перестал, готовя роковой прыжок, но опередил его Пашка, развернулся вдруг и столкнулись они один на один лицом к лицу. Как вор, пойманный за руку, поняв, что разоблачён, опешил злодей и только охнуть успел тяжело — безжалостная нога Пашки врезалась ему в чахлый живот, снесла с ног, а удар второй ноги разбил лицо вдребезги, снеся нос и челюсть. Пашка и рук марать не стал о такую мерзость, сплюнул сквозь зубы на свалившееся тело, глянул на атамана, успокоил:

— Жить будет. Но я б таких за одну подлость убивал.

И развернулся к бугаям, не успевшим с места сдвинуться, не то чтобы прийти на помощь Лешему. Впрочем, на лицах их печали не было, изумление металось в злых зрачках обоих, что так скор был конец негодяя.

И старшины, вскочив на ноги, замерли, рты пооткрывав. Ни одна глотка не издала рыка — досада да недоумение. Леший славился коварными проделками, мастак из-за угла да со спины накрывать зазевавшего, пассажиров в пароходах чистил в одиночку, всю добычу в общий котёл не нёс, прятал. Не было к его беде сочувствия, однако был он из их стаи, не желали ему такого конца, удивлялись.

Поэтому Баран, видно, и завёлся первым. Он и звался так, что не мог сдерживаться в разбоях. Рявкнул на весь зал, вдарил кулак о кулак, пробуя их крепость и, привлекая внимание атамана, моргнул Косолапому, чтобы тот не лез, не мешал, бросился к Снежину, готовый разорвать его в один миг. Но не зря Пашка пятился, до него в один миг не допрыгнуть и к тому же он сам не промах — спружинил ногами, сжался, обратившись в единый мощный сгусток, нырнул в ноги Барану. Того словно серпом срубило, покатился по полу, переворачиваясь. Грохота было достаточно, но пресёк его тот же Снежин. Раньше противника очутившись на ногах, он поймал момент, когда тот окажется на животе вниз лицом и, подпрыгнув, обеими ногами обрушил тяжесть всего своего тела на позвоночник врага. Хруст костей поверг в ужас всех, дикий вопль невыносимой боли корчившегося на полу бандита перекрыл общий взрыв голосов. Не усидев, кинулись к нему старшины, кто-то из них уже и на Снежина норовил броситься, но поднялся за столом атаман, вскинул кулак, угомонил толпу.