Книга День, когда мы будем вместе - Юрий Никитин

– Так это от вас, дорогой мой Тимофей Бенедиктович, зависит, отправится ли Агнешка туда, где она сейчас пребывает, или останется с вами! – воскликнул Антип. – Гауляйтером здесь будете вы, и ваша подпись будет стоять под приговором!

Вид у него был подтянутый, лихой, молодцеватый. Он только что выписал мне апперкот с последующим акцентированным в голову, и теперь гадал, буду ли я дергать ножками, лежа на полу, или тихо-мирно вздремну.

Я взял грушу и стал есть ее с видом человека, который занят чем-то серьезным и неотложным. Съев грушу, я нацелился на лысый персик, но лишь подержал его в руке и положил на тарелку.

– И все-таки, Антип Илларионович, странная получается картина, – сказал я, вновь беспокоя персик. – Вы меня почти месяц донимаете по поводу ничтожнейших сведений об Агнешке, Лидии, пане Гжегоше, из-за небольшой ерунды готовы истерику мне закатить, а сами язык утянули кой-куда и сидите с важным видом. Я спрашивал вас, в каком возрасте вы вернете Агнешку, будет ли она из плоти и крови, в каком психологическом состоянии прибудет – вы ни на один из этих вопросов не ответили. Отвечайте теперь.

– Я помню, что вы меня об этом спрашивали, – с легким раздражением сказал Деревянко, – и специально поинтересовался всем этим у профессора Перчатникова. Ситуация здесь такая. Восстанавливается прерванная связь времен. Было ей к моменту прекращения функционирования девятнадцать лет двести двадцать пять дней двенадцать часов сорок две минуты и шесть секунд – вот на седьмой секунде она и объявится. И психологическое состояние у нее будет точно таким же, каким было прежде. Узнает ли она вас? Думаю, узнает. Вы, конечно, изменились за эти годы, но в мелочах. Безусловно, для нее ваш возраст и вообще весь этот мир будет большим стрессом, но мы сразу же проведем адаптационную программу, очень серьезную программу, и все наладится. Хочу предупредить вас, Тимофей Бенедиктович, что вы тоже будете участником этой программы. Дальше жизнь пойдет своим чередом, но мы не оставим вас без внимания.

– Вам, майор, как военному человеку, следовало бы выражаться точнее, – заметил я. – Не нас вы не оставите без внимания, а мой миллион долларов.

– Но уж коли быть предельно точным, то миллион долларов через внимание к вам! – довольно отчеканил Антип.

Формулировка была единогласно утверждена, и мы перешли к обсуждению состояния здоровья последыша из джонниных братцев. Состояние его было признано безнадежным, и по этому печальному поводу для нас битый час грустно пел и играл один из моих блюзовых любимцев, настоящий мистер Бадди Гай с реконструированным из 50-х годов прошлого века голосом…

* * *

…После купания я проводил барышень до «свечки», дал им подержаться за палец, поцеловал каждую в лоб, как сердобольный батюшка, и пошел к себе, где меня ждал комбат. Судя по выражению его физиономии, была проиграна если не битва, то сражение, и главным виновником политсовет определил меня. Едва я переступил порог, Курдюжный сказал:

– Ты хотя бы представляешь, как все это выглядело со стороны?

– Не знаю, о чем вы, поэтому не представляю, – ответил я, глядя в сторону комнаты коньячного Гриши, из которой доносился легкий храп.

– Все ты знаешь! – повысил голос Курдюжный. – Ты ведь не просто сегодня упал посреди зала. Ты упал прямо в объятья «Солидарности»! Знаешь, кто этот господин, с которым ты сидел за одним столом?

– Знаю, – сказал я. – А вот вы не знаете, что его девицы работают одна на лаосскую, а другая на сингапурскую разведки.

– Подожди, дойдет дело и до девиц, – заверил меня Курдюжный.

– Скорее бы… – сказал я, зевая.

– Неужели ты думаешь, что тебе этого мистера-твистера дали за твою распрекрасную фигуру? – сверля меня злыми глазами, произнес комбат. – Все было заранее продумано: справа – советский молодой человек нетвердых моральных устоев, слева – молодушка из «Солидарности»! Трогательное единение, танец взаимных симпатий, молодежь вне политики – браво! Там был корреспондент, и он сделал несколько снимков, которые завтра появятся в западной прессе. Спасибо, рядовой Некляев, защитили Родину в трудный момент!

– У вас все по этому вопросу? – спросил терпеливо я, и не дав ему ответить, продолжил, прикрыв дверь в комнату коньячного Гриши и понизив голос. – Вы кое-какие бумажечки в подвальных помещениях кое-каких административных зданий никогда не подписывали? Мол, обязуюсь строго… ну итак далее.

Курдюжный тотчас сменил лицо и на всякий случай огляделся.

– Ну так сразу бы и сказал… – начал он, потирая руки.

– А разве я что-нибудь сказал? – удивленно произнес я и тоже быстро обвел глазами комнату. – Дело в том, дорогой Михал Николаевич, что я вам и дальше ничего не скажу, а потому будьте добры, думайте и делайте выводы сами. Вот, к примеру, тот господин, которого вы упомянули, его, кстати, зовут пан Гжегош, рано утром отбывает в Гданьск на серьезное совещание любимой вами «Солидарности». Вернется, что-нибудь расскажет кому-нибудь, и я почему-то уверен, что этим кем-нибудь будете не вы. Поэтому, командир, если я попрошу вас иной раз предоставить это помещение в мое полное распоряжение часа эдак на два для работы с агентами влияния, то постарайтесь увлечь за собой нашего соседа и не околачивайтесь под окнами. И, к вашему сведению, я уже давно не рядовой.

Курдюжный даже вспотел, пытаясь переварить такой непостижимый для него объем информации. Как мне показалось, он еще пока до конца не верил в то, на что я намекал, но и серьезных оснований для недоверия моим словам у него не было. Чтобы не уточнять позиций, я пошел спать, сославшись на усталость.

Уснуть, однако, мне сразу не удалось. Воспоминания о телах двух нимф держали меня в эмоционально-физическом напряжении. Я даже дошел до того, что начал выбирать, и после третьего тура остановился все же на Лидии, представив, какой нежной и страстной будет она в моих объятьях. Уснешь тут с такими думами!

Утро я провел на пляже. Посмотрел джазовую коллекцию Пламена и одобрил ее, поплавал, позагорал, а к полудню прихромали мои пташки. Употребляя здесь такой необычный глагол, я исходил из того, что видел. Может быть, они и не хромали в прямом смысле, но волочили ноги так, будто на каждой их них было по пудовой гири.

В момент их появления я общался с большой Надей, которая проспала поездку на ярмарку. Мы вспоминали вчерашний вечер и много смеялись. Не знаю, что сильнее не понравилось моим птахам – большая Надя или наш развеселый смех, но они поковыляли в противоположный конец пляжа, сделав мне тем самым строгий выговор с занесением в учетную карточку. Следом за ними пришел поэт Вениамин, и я откланялся, чтобы не мешать голубкам ворковать.

Не дойдя до своих голубок метров пяти, я упал на песок и, подперев подбородок ладонью, стал во все глаза разглядывать прелестниц. А посмотреть было на что! Признаюсь к своему стыду, что не стихи А.С. Пушкина поселились у меня в голове, когда я инспектировал бессовестно глазами фигуру Лидии, полную жизненных соков и плотского совершенства, да и малышка с грудью четвертого размера не подвигла к желанию вспомнить что-нибудь из мирового поэтического наследия. Они сразу же заметили мой маневр и стали вертеться без особой нужды, вставать, поправлять купальники, снова ложиться…