Книга Пока не взошла луна - Надя Хашими

– Мой брат работает на… две недели назад… его забрал Талибан… он осуждал их действия… смелый… человек с убеждениями… рабочие нашли тело… записка в кармане… «простите, что втянул вас в это»…

Раиса обхватила меня руками и зарыдала. Ее тяжелая грудь вздымалась и опускалась. Все эти недели я знала правду, но мне нужно было услышать, как это произносят вслух, чтобы поверить.

Махмуд никогда не вернется. В последний раз мы виделись здесь, всего в нескольких метрах от места, где я теперь сидела. В ту последнюю минуту он сказал мне все, что нужно. Его судьба была написана у него на лице. Он все знал с того момента, как эти люди вошли в наш дом.

Салим снова проскользнул в гостиную и подошел к Абдулу Рахиму. Тот сидел сгорбившись, сложив руки на коленях.

– Дядя! – позвал мой сын.

Абдул Рахим посмотрел ему в глаза.

– Мой отец… Он не вернется?

Это спросил не ребенок, а мужчина, который хотел знать, чего ожидать от будущего и что будущее ожидает от него.

Ферейба

16

Я должна была вывезти семью из Кабула.

Теперь, когда Махмуда не стало, у нас не оставалось другого выбора. Скорее всего, мы бы умерли с голоду, как только закончились бы деньги. С рождением третьего ребенка все неминуемо усложнялось.

С того дня, как к нам заходили Раиса и Абдул Рахим, Самира не произнесла ни слова. Только кивала, если у нее что-то спрашивали. Я ласково говорила с ней, терпеливо добиваясь, чтобы она ответила, но ничего не получалось.

Я застала Салима в нашей спальне. Он смотрел на вещи отца. Не замечая меня, он прикоснулся к его брюкам, потерся щекой о его рубашку, а потом разложил их на полу, словно стараясь представить, что отец здесь. Он взял с ночного столика часы Махмуда, покрутил их в руках и просунул запястье в браслет, а потом опустил рукав своей рубашки. Этот момент принадлежал только им, сыну и отцу. Я тихо отступила в коридор, и Салим не заметил, что я наблюдала за ним.

Сын думал, что я не понимаю, как он страдает, потому что мне самой тяжело. Но я все замечала. Я видела, как он пинал дерево за домом, пока не упал на землю, заливаясь слезами, а его изодранные ноги так распухли, что он еще неделю морщился от боли при каждом шаге. Когда он подпускал меня к себе, я обнимала его, но стоило мне начать говорить, он ускользал. Время еще не пришло.

Салим, как и я, думал о своем последнем разговоре с Махмудом. Я видела на его лице такие же муки совести, которые чувствовала сама. Теперь бы мы оба повели себя иначе. Мы должны были сказать намного больше.

Судя по тому, что удалось узнать Абдулу Рахиму, местный Талибан решил использовать Махмуда Хайдари как показательную жертву. Остальных членов семьи трогать не собирались. Так считал наш сосед, но утверждать это с уверенностью никто не мог. Даже при свете дня в Кабуле мало кто чувствовал себя в безопасности, а под покровом ночи могло произойти что угодно.

Я не могла перенести малейшей разлуки с детьми. Салима я отправляла на рынок, лишь когда в доме совсем ничего не оставалось. Всего через месяц после известия об убийстве Махмуда я почувствовала боль в животе. Сначала я подумала, что это спазм, но, шагая из комнаты в комнату, поняла, что эти боли мне знакомы.

Я медленно переставляла ноги, сцепив губы.

«Девять месяцев и девять дней. Девять месяцев и девять дней», – тихо повторяла я.

А всего через несколько часов Раиса приняла моего третьего ребенка. Я назвала его Азиз.

– Салим и Самира, – с трудом произнесла я, – поздоровайтесь с сыном вашего отца.

Прежде чем решиться на выезд из Кабула, следовало дождаться, пока Азиз немного наберет вес. Я кормила его грудью и замечала, как его личико приобретает отцовские черты: тот же разрез глаз, такой же подбородок и форма ушей.

Абдул Рахим не упускал из виду лишившуюся отца семью Хайдари. Когда Салим возвращался из школы, он приглашал его к себе. Не знаю, о чем они говорили, но Салим всегда после этого приходил домой задумчивым. Я радовалась, что мой сын может обратиться к Абдулу Рахиму.

Раиса и Абдул Рахим, как и я, считали, что нам лучше уехать. Не осталось родственников, которые могли бы нам помочь. Я боялась, что сына сожрет Талибан, а я, женщина, мало что могла сделать для нашего выживания.

– Мы уезжаем, – сказала я соседям, – у меня нет выбора. Я должна вывезти детей из Кабула. У них пусто в желудках и трескаются губы. Ничего хорошего нас тут не ждет.

– Неизвестно, изменится ли что-то к лучшему, – кивнула Раиса, – может стать хуже. Я не хочу, чтобы ты уезжала, но еще меньше хочу, чтобы ты жила среди всего этого. Если бы Махмуд-джан – да хранит Бог его душу! – оставался с тобой, все было бы иначе. Но сейчас Кабул для тебя хуже тюрьмы.

– Мне понадобится ваша помощь.

Абдул Рахим кивнул. Он давно ожидал этого разговора.

Через три месяца после рождения Азиза я собрала детей в дорогу и упаковала две небольшие сумки, сложив самое необходимое: одежду, конверт с десятком семейных фотографий и всю оставшуюся у нас еду. Я ничего не говорила детям, пока до отъезда не осталось всего два дня. Салим, кажется, обиделся, что его держали в неведении. Мы жили в одном доме, думали одни и те же угрюмые мысли, но все равно бóльшую часть времени не открывались друг другу. Наша обезглавленная семья блуждала в потемках.

– А что, если они узнают о нашем отъезде? – спросил Салим тихим от страха голосом.

– Не узнают, – заверила его я.

Что еще я могла ответить?

Лицо Салима ничего не выражало. Он выдержал мой взгляд, не отводя глаз чуть дольше обычного. Он видел меня насквозь.

Я убеждала себя, что, когда мы перестанем дышать отравленным воздухом Кабула, станет легче.

Я отправила весточку отцу, сообщая, что мы отправляемся в Герат. Я хотела еще раз увидеться с ним. Но падар-джан принадлежал к людям, которые живут воспоминаниями о счастливом прошлом и иллюзиями о будущем. В ответ я получила письмо – я знала, что ничего другого не дождусь. Он писал, что сад изменился до неузнаваемости, придя в страшное запустение. Короеды прогрызают ходы в стволах деревьев. Надеясь отпугнуть насекомых, он несколько раз ночевал в саду, но их это не останавливает. Минувшая зима выдалась очень жестокой. Придется как следует поработать, чтобы собрать в этом сезоне хотя бы корзину абрикосов. Они хрупкие и нежные, как дети, и требуют тщательного ухода. Он писал, что пока не может больше ничем нам помочь и очень об этом сожалеет, но будет с нетерпением ждать нашего возвращения.

Люди прощаются по-разному, особенно когда прощаются навсегда.

Я заручилась помощью Абдула Рахима, чтобы собрать все необходимое для побега. Через несколько недель он постучался к нам и вручил мне большой конверт. Я крепко обняла Раису. Она ободряюще улыбалась, но в глазах стояли слезы.

Документы, которые купил Махмуд, были готовы. Даже его паспорт. Я коснулась его фотографии, такой маленькой, величиной с подушечку пальца, и с новой силой ощутила боль оттого, что мужа здесь нет и он не может уехать с нами. Я заставила себя попросить Абдула Рахима продать паспорт Махмуда тому же Посольству – за любую сумму, пусть даже дешево. Сентиментальность стала непозволительной роскошью.