Книга Женское счастье - Елена Рахманова

Да и сами вновь прибывшие посмотрели на Гошу с невольным уважением, а один даже сделал головой ныряющее движение, словно произносил при этом «здрас-сте».

– Ну и что здесь происходит? – лениво осведомился у них Гоша.

Ему криво заулыбались, словно признали за своего. И тот, что вылез из-за руля, с паскудным гоготком сообщил:

– Дак у вас тут вроде как… шалят… всякие разные нехорошие люди… ну, мы и решили помочь, блин, так сказать, защитить… – Он аж вспотел от такой длинной и складной речи и, чтобы подвести итог, сказал внушительно: – Во!

Но один из его сопровождающих решил не допустить возможного неверного толкования слов вожака и, осклабившись, уточнил:

– Не безвозмездно, естественно… – Последнее слово для многозначительности было произнесено так, что превратилось в трудноразличимое месиво из букв и сопровождалось смачным плевком под ноги.

– Тогда все ясно, – произнес Гоша, перекидывая веточку из одного угла рта в другой, – больше вопросов не имею. – И со скучающим видом он сложил руки на груди.

Неужели они действительно из одной стаи? На глаза Татьяны навернулись слезы, будто ей довелось в чем-то глубоко разочароваться. Охватившее ее чувство было столь сильно, что она не заметила появления двух новых участников события.

А как раз в этот момент из-за высокого глухого забора дачи, что располагалась напротив дачи Полины Дмитриевны, неспешно вывернули Николай Степанович Ныдбайло в милицейской форме и сопровождающая его Мотя. Татьяна была последней, кто устремил на них взор в надежде найти объяснение, а правильнее говоря, спасение в этой ситуации. Хотя любой из обитателей «Энергетика», если призадуматься, мог понять, сколь призрачна эта надежда. Но, как известно, утопающий хватается за соломинку. Эх, вот если бы кто-то действительно тонул, а рядом оказался бравый мент, то такой «соломинке» можно было бы только позавидовать. Однако в этот нежаркий, приятный августовский день посреди улицы имени 50-летия Ленинского плана ГОЭЛРО никто тонуть не собирался.

Степаныч остановился, не доходя шагов двадцать до места действия, снял фуражку и вытер лысину платком. Мотя нутром уловила его намерение и замерла возле его ноги, не сделав ни одного лишнего движения. Затем ее хозяин, водрузив фуражку на положенное ей место, продолжил путь. Возникало впечатление, что либо он не в курсе происходящего, и поэтому ведет себя так бесстрашно, либо, напротив, в курсе, тогда его поведение объяснимо и надеяться честному народу не на что. Впрочем, по правде говоря, никто ни на что и не надеялся. Разве что на чудо.

Двое блюстителей порядка приближались с такой монотонностью и без какого-либо выражения в глазах, что, казалось, они не останавливаясь пройдут сквозь джип с четырьмя бандитами в черном, как сквозь мираж.

Когда до возможной встречи оставалось всего ничего, один из парней не выдержал и угрожающе крикнул, нимало не напуганный формой участкового:

– Эй, папаша, ты что, ослеп? Тормози, пока не поздно!

Степаныч действительно остановился, но Мотя неожиданно проявила самостоятельность и своего размеренно-поступательного движения не прекратила.

– Убери собаку, каз-зел! – заорал тот, кто оказался ближе всех к овчарке, и, нагнувшись к переднему сиденью джипа, достал из-под него монтировку. – А то от твоей шавки даже на шапку шкуры не останется!

Ее ласкали, ее задабривали, угощали всякими вкусностями, но грубо высказываться в ее адрес – ни-ни! Словом, Матильду фон Оффенбах, овчарку голубых кровей не в первом поколении, впервые в жизни оскорбили, причем прилюдно. Этого тонкая породистая собачья душа снести никак не могла.

Мотя недоуменно приподняла бровки и оглянулась на хозяина, словно ожидая приказания. А может быть, она просто сообщала ему о своих намерениях, потому что Степаныч чуть заметно пожал плечами, словно предоставляя Моте право действовать по собственному усмотрению.

Во всяком случае, собаченька истолковала это именно так и снова двинулась вперед. Но теперь от нее незримо веяло неотвратимостью возмездия и напоминала она скорее танкетку, чем живое существо. «Самая настоящая психическая атака, – подумала Татьяна и невольно содрогнулась. – Кому-то сейчас точно достанется на орехи».

Братки, как по команде, попятились, даже те, кто был, так сказать, во втором ряду, но вскоре справились с испугом и встали в бойцовскую стойку, вооружившись кто кастетом, кто ножом. А тот, кто вел переговоры, сунул руку за отворот куртки.

«Неужели у него там пистолет?» – ужаснулась Татьяна и зажмурилась, чтобы не видеть кровавой развязки драмы, разыгрывающейся на их мирной подмосковной улочке.

Как же потом она ругала себя за слабоволие и девчоночью чувствительность! Ибо, невольно открыв глаза, когда разом раздались предупреждающие окрики, рычание и матерная ругань, она узрела то, чего никак не предполагала увидеть. Один из братков катался по земле, прижимая к себе прокушенную ногу, другой лежал с перекошенным на сторону лицом на капоте джипа, а его за вывернутую назад руку держал Гоша, двое других стояли с ошарашенным видом и с поднятыми вверх руками. Их на мушке табельного оружия держал… Степаныч! Ну кто бы мог подумать, что их местный мент, неторопливый, неповоротливый, равнодушный вроде бы ко всему и вся, вдруг проявит такую сноровку и бесстрашие?

Мотя с меланхолическим выражением на морде сидела подле него, правда, дышала она чаще обычного, вывалив из пасти влажный розовый язык. Для Татьяны так и осталось загадкой, как овчарка, которая прежде двигалась лишь с черепашьей скоростью, успела добраться до бандита, цапнуть его за ногу и вернуться к хозяину. А она еще сравнивала ее с диваном на ножках. Да, внешность действительно бывает обманчива. «Милая, самоотверженная собаченька, неизвестно еще, как сложились бы дела, если бы не Мотя… и не Гоша».

Эта мысль молнией сверкнула в сознании Татьяны и как молния высветила то, в чем она не решалась признаться даже самой себе. Гоша незримо воцарился в ее выдуманном мире, где все было так, как ей хотелось, чтобы было наяву. Но не в открытую, а под разными благообразными и благопристойными личинами. А герой ее грез – вот он, небритый, с ссадинами на руках, в майке, на которой пятен больше, чем было задумано дизайнером.

Надо же быть такой трусихой, чтобы даже в мечтах прятаться за выдуманный образ! «Нет, теперь я буду смелее, – решила Татьяна. – Отныне, закрыв глаза, я буду представлять его, соседа Гошу. Да и не с закрытыми – тоже». Она даже расправила плечи и приосанилась, преисполнившись уважения к себе за такое намерение.

А на улице тем временем, оглашая окрестности завыванием сирены, показался битый милицейский уазик. За ним следовал знакомый соседский джип, за рулем которого сидел «балтиец» Василич в своей неизменной тельняшке.

Вылезши из машины, он с досадой хлопнул по крыше кулаком:

– Черт, опоздали-таки! Вот досада!

Участники операции – а создавалось впечатление, что на глазах членов дачного кооператива была проведена тщательно спланированная операция, – обменялись рукопожатиями. Затем братков загрузили в уазик. Один из приехавших милиционеров забрался в джип, и вскоре ничто уже не напоминало о событии, чуть было не изменившем в корне судьбы Татьяниных односельчан. Но что касается разговоров об этом экстраординарном происшествии, то они наверняка никогда не окончатся и станут обрастать все новыми и новыми потрясающими воображение подробностями.