Книга Сальвадор Дали. Божественный и многоликий - Александр Петряков

Макс Эрнст, так разрушающе вторгшийся в их совместную жизнь, повредил в ней это, ставшее ненужным Элюару материнское свойство натуры, — она начала понимать, что стала для мужа каким-то извращенным инструментом, каким он пытался возбудить в себе угасавшее вдохновение. В то же время она знала, что была для него единственно желанной женщиной, которую он так страстно любил, что хотел ей подарить то, чего не мог уже дать сам, — новизну ощущений в любви, поэтому и как бы подталкивал ее к адюльтеру.

Дали и Гала были просто измучены неопределенностью своих отношений, их страсть на бесплодных скалах Кадакеса росла и наливалась болезненной спелостью, плод их любви созрел, однако они не решались его сорвать. Но все же решительный момент настал, и вот как он описан Дали:

«В тот — назначенный — день на ней было белое платье из легкой ткани. Оно трепетало на ветру, пока мы поднимались в гору, и меня била дрожь. Ветер крепчал, я предложил вернуться.

Мы спустились к морю и укрылись от ветра на скамье, вырубленной прямо в скале. То было одно из самых пустынных и диких мест Кадакеса, одно из стержневых, доисторических его мест. Чесночная долька обреченного молодого месяца в пелене извечных слез, вдруг вставших у меня в горле, стыла в сентябрьском небе прямо над нами. Но нет, сейчас не до слез! Надо разрубить этот узел.

Лицо Галы изобличало непреклонную решимость. Я обнял ее и спросил:

— Что мне делать с тобой?

Она хотела ответить, но от волнения не сумела вымолвить ни слова и, наконец, тряхнула головой. По лицу ее текли слезы. Но я не отставал:

«Что мне сделать?» Гала, наконец, решилась и жалобным девчоночьим голосом проговорила:

— А если я скажу и ты не захочешь, ты никому не скажешь?

Я поцеловал ее в губы — впервые в жизни я так целовал. Я и не подозревал прежде, что это такое.

Я схватил ее за волосы, оттянул назад ее голову и заорал срывающимся в истерику голосом:

— Скажи, что сделать с тобой! Скажи внятно, грубо, непристойно, чтоб стало стыдно! Скажи!

У меня перехватило дыхание. Я ждал, глядя на нее во все глаза, чтобы не упустить ни слова, чтобы впитать их все, выпить до капельки, упиваясь агонией, ибо страсть меня убивала. И тогда лицо Галы озарилось неземной прелестью, и я понял, что она меня не простит и не пощадит — она скажет. Вырвавшись на простор безумия, страсть моя бушевала. Я понял, что времени мне отпущено на одну фразу, и вскричал, тиранствуя и издеваясь:

— Что мне с тобой сделать?

И Гала — лицо ее вдруг стало суровым, светлым и самовластным — приказала:

— Прикончи меня!

Сомнений быть не могло: она сказала именно то, что сказала. И осведомилась:

— Сможешь?

Я был ошеломлен, растерян, подавлен. Вместо приказа любить, которого я ждал и страшился, затягивая отсрочку, я услышал совсем другое — как дар Гала возвращала мне мою страшную тайну.

— Сможешь? — снова спросила она.

И в голосе ее зазвенело презрение — она усомнилась во мне. Из гордости я взял себя в руки. И вдруг испугался. Гала свято верит и моему безумию, и нравственной силе, и я должен во что бы то ни стало спасти эту веру. Я вновь сжал ее в объятиях и со всей суровостью, на которую был способен, ответил:

— Да!

И впился в ее губы, а в душе у меня звучало: „Нет, я тебя не убью!“

Исполненный притворной нежности, тот, иудин поцелуй, спас ей жизнь и воскресил во мне душу».

Мы позволили себе поместить здесь такой большой отрывок из воспоминаний нашего героя, чтобы передать его состояние.

Надо сказать, что любой француз на приказ женщины «прикончи меня» отреагировал бы однозначно — овладел бы ею, но Дали, судя по всему, понял это в прямом смысле.

Случилось ли тут любовное приключение, сумела ли Гала объяснить Сальвадору истинный смысл иносказания, сказать трудно. Далее он оговаривается, что не намерен до конца раскрывать тайну их отношений с Галой, при этом замечает, что «прелюдия стократ упоительнее угрюмых финальных аккордов».

Так или иначе, он признается, что описанная сцена принесла ему разрядку, он стал управлять своим смехом, и что Гала, «моя безумная любовь спасла меня от безумия».

Ян Гибсон в своей книге «Безумная жизнь Сальвадора Дали» делает предположение, что коль скоро в написанной в это время работе «Великий мастурбатор» есть намеки на оральный секс, чего в прежних произведениях не встречалось, Гала, вероятно, прорвала пузырь страсти нашего героя именно этим способом, хоть Дали и говорил, что овладел своей будущей женой лишь спустя три месяца после ее отъезда из Кадакеса. Это случилось, скорее всего, на испанском курорте Ситхес, куда они отправились с Галой из Парижа накануне открытия выставки в галерее Гоэманса.

На вернисаже были представлены одиннадцать работ, среди которых были признанные позже шедеврами «Мрачная игра», «Великий онанист», «Высвеченные удовольствия», «Портрет Поля Элюара», написанный во время памятного его визита в Кадакес. Чернилами на холсте была выполнена картина «Священное сердце» с таким текстом: «Иногда ради удовольствия я плюю на портрет своей матери». Трудно сказать, из пустого ли эпатажа дадаистского толка была сделана эта надпись, либо, как он потом оправдывался, художник не имел в виду конкретно свою мать и себя самого — в подсознании, дескать, всех и каждого может гнездиться подобное кощунство…

Но когда он вернулся из медового путешествия с Галой в Фигерас, отец, узнавший из газет о кощунственной надписи, был взбешен, и у него с сыном произошел весьма крутой разговор. Помимо этого вопиющего поступка, нотариуса бесило и то, что сын путается с замужней женщиной, да еще иностранкой, — хуже того — с русской, которая позорит добропорядочную семью. Весь Кадакес только и судачит о Сальвадоре и его новой знакомой из медвежьей России, которая чуть не нагишом, с обнаженной грудью, шляется вместе с ним по побережью. И на что они живут? Не стыдно ли ему быть альфонсом, жить на деньги замужней блудницы? Или, быть может, они живут на деньги от продажи наркотиков? Версия, что Гала как-то связана с наркотиками, почему-то блуждала в голове у старика. Как оправдывался и что он вообще говорил отцу, Дали нигде в мемуарах не пишет, но Бунюэль, приехавший в Фигерас, чтобы поработать с другом над сценарием к фильму «Золотой век», видел, как отец буквально вышвырнул сына за дверь с такой силой, что тот упал, а когда поднялся, сказал отцу что-то резкое. Подошедшему Бунюэлю разгневанный отец заявил, что не желает больше видеть эту свинью в своем доме. Соседи, привлеченные семейным скандалом, слышали, как нотариус орал своему сыну: «Ты оскорбил отца и мать и за это умрешь под забором! И будешь доволен, если сестра принесет тебе тарелку супа!»

Пришлось друзьям отправляться в Кадакес, чтобы там заняться сценарием. Их первое кинематографическое детище, ставшее шедевром мирового кино, родилось здесь же, в Фигерасе, и называлось «Андалузский пес».