Книга Сладкая горечь - Дениз Робинс

— Итак, где ты была, Рейн?

Рейн посмотрела прямо в темные выразительные глаза бабушки и выдержала ее взгляд не моргнув. Адрианна де Шаньи потупилась. После этого Рейн холодно ответила:

— Клиффорд Калвер приезжал из Лондона повидаться со мной. Мы с ним покатались на машине.

Герцогиня сглотнула. На лбу у Армана выступил пот. Он совершенно не понимал сегодня поведения Рейн. Ясно было только одно: она во власти бурных эмоций, но изо всех сил старается сдерживать их. «Какая ирония, — думал он, — что мадам герцогиня вынуждена видеть в собственной плоти и крови соперницу не менее грозную, чем она сама. Потому что Адрианна де Шаньи никогда и никому не простила бы предательства». Ему стало жаль старую даму. Она ведь искренне любила свою девочку и хотела сделать все для ее блага, и тем не менее, действия ее можно было расценить как предательство.

Элен подала к столу черепаховый суп в бело-золотой супнице и вино. Бледность лица герцогини была заметна даже под слоем румян, аккуратно наложенных на высокие скулы. Правая рука, поблескивавшая бриллиантами, слегка дрожала, когда она подняла бокал.

— Это все, что ты хотела мне сказать, Рейн?

Девушка ответила тем же ледяным ровным тоном;

— Это все.

Герцогиня облизнула пересохшие губы. Она поняла, что Рейн все знает, но не хочет сейчас об этом говорить. И это молчание действовало на Адрианну де Шаньи гораздо сильнее, чем если бы внучка откровенно во всем ее обличила. Потому что бурный гнев — порождение любви, а молчаливая холодность присуща ненависти. Она не смогла бы пережить, если бы ее драгоценная внучка возненавидела ее. «Бог мой, — думала старая женщина, — ну почему со мной сейчас нет Розы, которая могла бы меня поддержать? Конечно, я была не права, я поступила дурно, но почему я должна расплачиваться за все одна?» Рука ее дрожала так сильно, что на скатерть упали несколько капель вина. К тому же она изнывала от жгучего любопытства — ей не терпелось узнать, что произошло между Рейн и тем англичанином. Ее единственным утешением было знать, что, несмотря на все, девочка выйдет замуж за Армана. Иначе они бы не сидели здесь за столом все вместе, не так ли?

Дрогнувшим голосом герцогиня провозгласила:

— Я хочу поднять этот бокал за вас, дети мои. За твое счастье, моя маленькая Рейн, и за ваше, мой дорогой Арман.

Рейн тоже подняла свой бокал, но Арман, взглянув ей в лицо, увидел сомнение в больших серых глазах, которое пробивалось сквозь ледяное спокойствие, — и вдруг вскочил на ноги.

— Умоляю простить меня, — хрипло проговорил он. — Мадам герцогиня, с вашего позволения… Рейн… ради всего святого, покончим с этим…

Но тут он осекся — бокал вдруг выскользнул из пальцев герцогини и старая дама с тихим стоном повалилась на стол. Хрусталь разлетелся вдребезги. Вино разлилось по скатерти, словно кровь. Рейн завизжала, и в ее крике не было и следа ненависти, только мучительный страх:

— Бабушка! Бабушка!

Арман бросился к герцогине. В столовую вбежала Элен, за ней по пятам спешила кухарка.

В тот вечер им так и не суждено было поужинать. Праздник по случаю помолвки Рейн Оливент и Армана де Ружмана не состоялся; и сапфировое кольцо так и не было надето ей на руку, потому что с Адрианной де Шаньи случился удар.

Ее перенесли в постель. Старуха была похожа на восковую куклу, разодетую в дорогие шелка и кружева. Правая сторона ее лица была перекошена, изо рта вырывались нечленораздельные хриплые звуки. Врач из Мужена, который пользовал герцогиню с тех самых пор, как она поселилась в Канделле, застал ее в этом плачевном состоянии среди всеобщего смятения и суеты. Арман уже успел сбегать на почту и отбить срочную телеграмму в Лондон матери Рейн, прося ее срочно прибыть в Канделлу.

Ближе к ночи приехала сиделка из Канн, которая заступила на ночное дежурство при больной. Другая сиделка должна была сменить ее утром. Из комнаты герцогини временно вынесли кое-что из мебели; теперь она казалась странно опустевшей — чужой, пахнущей лекарствами, как больничная палата. Старая женщина лежала неподвижно, как труп, живыми оставались только ее темные трагические глаза.

Рейн сидела рядом с ней у постели. Было уже далеко за полночь. Арман, глубоко обеспокоенный, отказался уезжать домой. Он остался внизу, стараясь помочь чем только мог.

Рейн забыла переодеться. Она скрючилась в кресле и казалась странно неуместной здесь, в этой комнате, в своем праздничном платье. Двумя руками она держала правую руку герцогини и механически гладила ее.

На нее столько всего свалилось за последние несколько часов, что нервная система не выдерживала. Девушка уже была не в состоянии испытывать ненависть или злость или вообще что-нибудь, кроме горя. Она любила бабушку, и ради этой любви простила ей то, что та сделала. Конечно, предстоит еще разговор с матерью, но не простить бедную милую бабулю нельзя! Да, старушка сделала злое дело, которое имело самые ужасные последствия, но она заслуживает прощения. Она должна выздороветь. Господи, как ужасно, как немыслимо, что она притворена к неподвижности, к состоянию полусмерти, здесь, в этом доме, который она так любила.

Вдруг черные глаза приоткрылись и посмотрели в лицо девушке. Едва слышно Адрианна де Шаньи прошептала:

— О, деточка моя… как я перед тобой виновата!..

В ответ на это трогательное признание Рейн, заливаясь слезами, поцеловала ее и негромко сказала:

— Я тебя прощаю, дорогая бабуля, — от всего сердца.

Таким образом мир в семье был восстановлен. А когда после полуночи еще раз заглянул доктор де Витте, оказалось, что пациентка мирно уснула и что пульс у нее стал ровнее и стабильнее.

Врач даже выразил надежду, что удар вообще не будет иметь серьезных последствий.

В конце концов сиделка уговорила Рейн пойти поспать. Если мадам проснется и будет ее спрашивать, за Рейн пошлют немедленно, пообещала медсестра, но сейчас мадемуазель нужно отдохнуть.

Однако девушка сомневалась, что сможет уснуть. Она спустилась в библиотеку, где около часа назад оставила Армана, которого Элен уговорила съесть бутерброд с курицей и выпить ее знаменитого кофе.

Он был еще там, стоял у открытого окна и смотрел на звезды. Рейн подошла к нему. «Вид у нее смертельно усталый», — подумал он и с огромной нежностью, без страсти, дотронулся до ее щеки.

— У тебя был ужасный день.

— Ты думаешь обо мне, о других и никогда — о себе, — прошептала она.

— Ерунда, — попытался усмехнуться он. — Как мадам герцогиня?

— Спит. Я ее простила, так ей и сказала. Я ведь тоже виновата.

— Ты? В чем же?

— В том, что таила в сердце эту привязанность, — бабушка ведь обо всем догадывалась, она очень чувствительная… это убивало ее.

— Любимая, она сама тебя чуть не убила — на пару с твоей матерью.