Книга Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник - Никки Френч

– Это вы? – спросила она наконец, глядя на полноватого маленького мальчика в синих шортах: он стоял у дерева, а под мышкой держал футбольный мяч.

– Я, когда мне было лет пять или шесть.

– Понятно.

– Что вам понятно?

– У вас были очень рыжие волосы.

– Они начали седеть, когда мне еще и тридцати не исполнилось.

Рыжие волосы, очки, веснушки… По спине у нее побежали мурашки, и на этот раз она озвучила свое беспокойство:

– Вы здесь очень похожи на того мальчика, которого все ищут.

– Я знаю. Конечно, знаю. Он-то мне и снится.

Алан посмотрел на нее и попытался улыбнуться. По щеке у него скатилась одинокая слезинка и попала прямо в улыбающийся рот.

Ему нельзя ничего есть, совершенно ничего. Он это знал. Воду пить можно, теплую несвежую воду из бутылки, но есть нельзя. Если он поест, то уже никогда не вернется домой. Он застрянет здесь. Грубые пальцы силой разжали ему рот. Протолкнули что-то внутрь, но он все выплюнул. Однажды несколько горошин все-таки попали ему в горло, и он отчаянно кашлял и пытался вызвать рвоту, но все было напрасно: он чувствовал, как они опускаются в желудок. Интересно, пара горошин считается? Он не знал правила. Он попытался укусить руку, и рука ударила его. Он заплакал, и рука ударила его еще раз.

Он замарался. Штанишки отвердели от высохшей мочи и плохо пахли, а вчера вечером он наложил кучку в углу. Он не сумел сдержаться. У него так сильно болел живот, что он решил, что умирает. Он превращался в жидкое пламя. Внутри все плавилось, обжигало и дрожало. Все болело, все было не так. Но сейчас он чистый. Жесткая щетка и кипяток. Розовая, саднящая кожа. Щетинки на зубах и деснах. Один зуб шатался. Скоро прилетит зубная фея. Если он не будет спать, то увидит ее и попросит спасти его. Но если он не уснет, то она не прилетит. Он знал это наверняка.

И в волосах какая-то гадость. Черная, липкая, вонючая. Запах похож на тот, который чувствуешь, проходя мимо дорожных рабочих, – у них еще такая большая дрель, и она шумит так, что от шума раскалывается голова. Волосы стали странными на ощупь. Он в кого-то превращался. Если бы здесь было зеркало, он бы увидел там не себя, а незнакомца. Кого бы он увидел? Мальчика с грубым, злым лицом. Еще немного, и будет слишком поздно: он не знает заклинания, которое бы повернуло превращение вспять.

Голые доски. Мерзкие, потрескавшиеся зеленые стены. Плотные жалюзи на окне. С потолка свисает голая лампочка на потертом шнуре. Белая батарея, обжигавшая ему кожу, когда он касался ее, и издававшая по ночам стонущие звуки, как умирающий на дороге зверь. Белый пластмассовый горшочек с трещиной посредине. Когда мальчик смотрел на него, ему становилось стыдно. Матрац с темными пятнами, брошенный прямо на пол. Одно пятно – это дракон, другое пятно – страна, но он не знал, какая именно. Одно пятно – лицо с крючковатым носом (он решил, что это лицо ведьмы), и еще одно пятно поставил он сам. В помещении была дверь, но она не открывалась, сколько бы он на нее ни смотрел. Даже если бы он мог шевелить руками и даже если бы дверь открылась, Мэтью знал: он бы все равно не смог выйти. За дверью его ждут, его схватят, не пустят дальше…

Детектив Иветта Лонг осмотрела гостиную Фарадеев. Повсюду были игрушки: на ковре стоял большой красный пластмассовый автобус и несколько машинок, валялись книги для чтения и книжки-раскраски, обезьянка – кукла-марионетка. На журнальном столике лежала большая пачка линованной бумаги, на которой Мэтью учился писать: старательно выведенные, но все равно кривые буквы, нарисованные красными чернилами, где вместо «д» написано «б», и наоборот. Перед Иветтой сидела Андреа Фарадей: длинные рыжие волосы давно не знали шампуня и расчески, лицо опухло от слез. У Иветты Лонг создалось впечатление, что женщина плакала несколько дней не переставая.

– Что еще я могу вам сказать? – спросила она. – Мне больше нечего сказать. Вообще. Я ничего не знаю. Вы вправду думаете, что я бы вам не сказала? Вы задаете одни и те же вопросы.

– Вы можете вспомнить что-нибудь подозрительное? Возможно, вы заметили незнакомца?

– Нет! Ничего. Если бы я не опоздала… Боже, если бы только я не опоздала! Пожалуйста, верните мне его. Моего малыша. Он до сих пор иногда писается по ночам.

– Я знаю, как вам тяжело. Мы делаем все, что в наших силах. Тем временем…

– Они же о нем ничегошеньки не знают! У него аллергия на орехи. Что, если они дадут ему орехи?

Детектив Лонг постаралась не выдать своих чувств и ободряюще сжала руку Андреа.

– Попытайтесь вспомнить что-то, что поможет нам найти его.

– Он еще такой малыш, правда. Он будет плакать и звать меня, а я не смогу к нему прийти. Вы понимаете, каково это? Я опоздала на автобус, и он ушел без меня.

Джек последовал совету Фриды. Сегодня он облачился в черные брюки, голубую рубашку, на которой расстегнул только верхнюю пуговицу, и серый шерстяной пиджак (Фрида заметила, что карманы пиджака все еще зашиты). Обут он был в дешевые лакированные туфли черного цвета – наверное, еще не успел оторвать с подошвы ценник. Он даже убрал волосы с лица и побрился, хотя и пропустил участок под подбородком. Он больше не походил на взъерошенного студента, скорее, напоминал бухгалтера-стажера или, возможно, новообращенного в некий религиозный культ. Постоянно сверяясь с блокнотом, Джек рассказывал о пациентах. Однако построить связный рассказ ему никак не удавалось, и Фриде было очень трудно сосредоточиться. Она посмотрела на часы: время консультации закончилось. Она кивнула Джеку и спросила:

– Представьте себе, что во время сеанса пациент признается в преступлении. Как вы поступите?

Джек немного выпрямил спину. Похоже, он заподозрил что-то неладное. Может, Фрида пытается подловить его?

– В каком преступлении? В превышении скорости? Краже в магазине?

– Нет, в серьезном. Например, в убийстве.

– Ничто не выйдет за пределы комнаты, – с сомнением в голосе произнес Джек. – Мы ведь именно это обещаем?

– Вы не священник, а сеанс – не исповедь, – рассмеялась Фрида. – Вы гражданин. Если кто-то признается в убийстве, вы должны вызвать полицию.

Джек залился краской: он не выдержал испытание.

– Еще вопрос: как поступить, если вы только подозреваете, что пациент совершил преступление?

Джек колебался. Начал грызть кончик большого пальца.

– Я не стану оценивать ваш ответ как правильный или неправильный.

– А почему вы его заподозрили? – наконец спросил он. – Я что хотел сказать: вы просто нюхом почуяли неладное? Но ведь обращаться в полицию, опираясь только на нюх, нельзя, верно? Очень часто нюх серьезно ошибается.

– Я не знаю. – Фрида, скорее, говорила с собой, а не с ним. – Я действительно не знаю, откуда берется такое чувство.

– Дело в том, – вздохнул Джек, – что, дай я себе волю, я бы в очень и очень многих людях заподозрил преступников. Вчера у меня была встреча с мужчиной, который говорил просто ужасные вещи. Мне стало дурно только от того, что я сидел и слушал. Мне приходилось постоянно напоминать себе, о чем вы как-то говорили: представлять себе что-то и сделать что-то – далеко не одно и то же.