Книга Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. "Русская Троя" - Николай Дубровин

Гусарского Его Императорского Высочества герцога Лейхтенбергского полка вахмистр Гуров, несмотря на полученную им рану, видя, что эскадронный командир майор Майдель, раненный в голову, упал, слез с лошади под убийственным огнем пехоты и вывел своего начальника.

Унтер-офицер Кисленко, раненный в локоть пулей, отправился на перевязочный пункт, но едва услыхал перестрелку, как, не окончив перевязку, возвратился на фронт и остался до конца боя.

Гусарского гросс-герцога Саксен-Веймарского полка унтер-офицер Захаров, когда убита была под генералом Рыжовым лошадь, подал ему свою, а сам остался под сильным огнем неприятельских батарей снимать седло с убитой лошади. Он исполнил это хладнокровно, без суеты и принес седло на плечах до перевязочного пункта.

Храбрый ротмистр Хитрово, командир 1-го эскадрона Веймарского полка, раненный пулей и несколькими сабельными ударами и окруженный неприятелем, дрался отчаянно. Эскадрон бросился на выручку своего любимого начальника, но ротмистр Хитрово, видя неизбежную гибель своих людей, приказал им воротиться. Уже спешенный, он продолжал драться, пока не пал под ударами неприятеля.

Сводного уланского полка эскадрона Его Высочества эрц-герцога Австрийского Альберта рядовой Марко Зиноватый, будучи ранен и сбит с коня, схватил бежавшую неприятельскую лошадь, сражался на ней до конца дела, а после дела, отыскав свою лошадь, явился, раненный, в эскадрон и находился в рядах.

Конно-легкой № 12 батареи фейерверкер 3-го класса Максим Федоров, видя, что ящичный ездовой донской батарейной батареи был убит неприятельским уланом и что ящик был уже захвачен неприятелем, бросился туда, убил саблей улана, готовившегося сесть на подседельную лошадь, и сам, успевши вскочить на нее, доставил ящик на батарею.

Гибель лучшей английской кавалерии в глазах целой армии союзников была таким ударом, что они, и в особенности англичане, долго не могли опомниться и оставили нас спокойно владеть редутами. Известие о победе, одержанной нашими войсками в Балаклавском сражении, принято с восторгом гарнизоном Севастополя. Защитники осажденного города со дня высадки не имели ни одного спокойного дня и были изнурены усиленными работами, ежедневным бомбардированием и ежеминутным ожиданием штурма. Балаклавская победа, радостно отозвавшись в сердце каждого из стоявших на бастионах, возбудила в них новые усилия к сопротивлению многочисленному неприятелю. В Севастополе закипела еще более деятельная земляная работа: некоторые батареи усиливались, другие исправлялись, третьи вновь строились. Перед третьим бастионом вырыли ровик для штуцерных, чтобы выстрелами их препятствовать англичанам подвигаться к нам своими подступами. На случай атаки неприятеля дома, ближайшие к линии укреплений, приводились в оборонительное положение: в них закладывали лишние двери и окна и заменяли их бойницами или небольшими отверстиями для ружейной стрельбы. Многие из продольных улиц заграждены кучами камней – баррикадами, за которыми поставлены орудия. Дома, приведенные в оборонительное положение, были заняты войсками, которым приказано запастись продовольствием и водой на несколько дней. Они должны были защищаться до последней крайности и не допустить неприятеля ворваться в город. В Севастополь были введены новые полки: Екатеринбургский, Тобольский и Волынский.

Первые два полка прибыли в Крым форсированным маршем и совершили свой путь необыкновенно скоро; следуя то пешком, то на подводах, они, случалось, делали до 132 верст в сутки и лишь только появились в Севастополе, как тотчас же были переведены на Южную часть города на смену полков Бородинского и Тарутинского, отправленных в селение Чоргун.

В осажденном городе канонада с обеих сторон гремела по-прежнему, и наши батареи выпускали ежедневно от 5 до 6 тысяч снарядов и несколько десятков тысяч пуль.

Несмотря, однако же, на усиленный огонь с наших батарей, французы все-таки продвигались вперед своими подступами, так что на 21 октября они приблизились к 4-му бастиону не далее как на 65 саженей. С наступлением утра с обеих сторон был открыт самый сильный огонь. Хотя наша артиллерия действовала так успешно, что повредила значительно четыре французские батареи, из коих две принуждены были замолчать, тем не менее усиленный огонь французских батарей, направленный на 4-й бастион, произвел в нем значительные разрушения, так что исправлять их было крайне затруднительно. Перебежчики из неприятельского лагеря доносили, что французы собираются штурмовать бастион. Мы деятельно готовились к отражению нападения, но повреждения в бастионе были так велики, что трудно было рассчитывать на успех. Хотя все разрушения тотчас же исправлялись под огнем неприятеля, хотя подбитые орудия беспрерывно заменялись новыми, а редевший строй защитников пополнялся, но при всем том оборона бастиона, видимо, истощалась.

Чтобы сколько-нибудь отвлечь внимание союзников от Севастополя, главнокомандующий решился еще раз перейти в наступление и атаковать правый фланг неприятеля с тем, чтобы в случае успеха занять высоты, на которых был расположен английский лагерь и, утвердившись на них, заставить союзников снять осаду города.

Для атаки составлено два отряда: один под начальством генерала Соймонова, другой под начальством генерала Павлова. Соймонов должен был двинуться из Севастополя прямо в лицо англичанам, а Павлов, спустившись с Инкерманских высот, ударить в правый их бок. У Соймонова было 29 батальонов, одна казачья сотня и 38 орудий, всего числом 18 929 человек; в отряде Павлова – 20 с половиной батальонов и 96 орудий, всего 15 806 человек. Для лучшего успеха действий оба отряда должны были соединиться между собой, и тогда общее начальство над ними поручено было командиру 4-го корпуса генералу Данненбергу.

Войска, назначенные для атаки, стали собираться еще с 20 октября. Некоторые полки были выведены для этого из Севастополя и отправлены частью на Федюхины, частью на Инкерманские высоты. Федюхины высоты находились ближе к неприятелю; позади их и несколько правее лежат высоты Инкермана. Между высотами пролегает Инкерманская долина, орошаемая Черной речкой, впадающей в Севастопольскую бухту. Еще дальше за высотами виднелся дымящийся Севастополь, налево – горы, а направо – часть беспредельного моря.

Собиравшиеся на Федюхиных высотах полки видели перед собой ту местность, которая несколько дней назад оглашалась победным кликом отряда генерала Липранди. Они видели еще следы отступления неприятеля: изломанное оружие, разрушенные неприятельские укрепления, испорченные орудия, остатки подбитых колес, лафетов и других военных принадлежностей. В самом воздухе не исчезли еще следы недавнего столкновения двух врагов – в нем слышался и переносился с одного места на другое тот особенный запах, который долго держится на полях битв, – запах крови.

Смотря на все это, войска приобретали уверенность, что и предстоящее столкновение с врагом будет так же удачно для русского оружия. Весело подходили они к назначенным местам, весело располагались на бивуаке, хотя канун битвы не представлял ничего привлекательного. С самого раннего утра 23 октября шел холодный дождь, насквозь пронизывавший ветхие солдатские шинели. Солдаты не горевали об этом. Приходя на бивуак, они устраивали себе помещения: таскали хворост, ветви, листья и, вырыв яму, мастерили шалаш для нескольких человек, где, разложив огонь, обогревались и обсушивались. На гладком и пустынном месте образовалось нечто вроде цыганского табора, ряды землянок и шалашей, разбросанных без всякого порядка по разным направлениям. Здесь солдат-балагур рассказывал сказку, и окружающие его слушатели простодушно хохотали, хотя в рассказе не было ничего особенно смешного. Там и тут виднелись кучки, собравшиеся вокруг самодельщины-свирели или доморощенного кларнета. Во всех концах слышались песни с присвистом и с подыгрыванием самоучки-музыканта. В промежутках между шалашами сновали солдаты в самых разнообразных костюмах: одни в рубахах, другие в шинелях внакидку или в рукава. Они, видимо, сторонились только от шалашей, возле которых подогревались чайники и стояли погребцы с вынутыми принадлежностями для закуски, состоявшей из солдатских сухарей, лука и селедки. То были землянки «ротного» или «батальонного», около которых копошились денщики, приготовлявшие незатейливую закуску. Проходившие мимо солдаты осыпали вполголоса денщиков остротами, на которые те отвечали громкой и крупной бранью. В задней линии бивуака видны были ряды солдат, игравших в карты. Как парные часовые, усевшись на земле и поджав под себя ноги, они усердно играли в носики. Хлопанье по носам, сопровождаемое счетом раз-два и смехом окружающих, разносилось по бивуаку. Шум и говор, песни и смех смешивались с гулом отдаленных выстрелов в Севастополе, глухо замиравшим в окрестных горах.