Книга Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы - Дитрих фон Хольтиц

Тем временем два полка, относившиеся к другим дивизиям, так же быстро высадились справа и слева от нас. Пока наши роты продолжали атаку на плато, небольшие подразделения, оставленные в резерве, начали зачистку занятой территории. Эта операция позволила обнаружить незавершенный туннель с железнодорожными путями, остававшийся в руках противника. Командиру оборонявшейся в нем группы советских солдат предложили сдаться, но он отказался. Тогда наши замуровали вход в туннель стеной, в которой оставили лишь проход шириной в два метра. Стрельба прекратилась, и этот сектор остался в наших руках.

Пленные сообщили нам о существовании вентиляционного колодца, идущего с плато в туннель, и мы немедленно воспользовались этим. Мы забросали колодец гранатами, и вскоре защитники вывесили белый флаг на возведенной нами стене, которую мы теперь сломали. Мы выпустили из туннеля около пятисот солдат неприятеля под командованием комиссара, а также колонну женщин и детей, жалких и несчастных, тащивших свои скудные пожитки. На их лицах читалось счастье оттого, что они остались живы. Теперь они оказались на свежем воздухе, а мы поделились с ними тем незначительным количеством продовольствия, которое было при нас. В тот же вечер мы переправили их на другой берег, где они были в безопасности.

Тем временем на плато, к юго-западу от центра города, развернулись ожесточенные бои с частями СОР (Севастопольского оборонительного района), которые продолжали отчаянное сопротивление. Но оказалось, что наш командующий все рассчитал правильно. Наша внезапная атака позволила вклиниться между двумя мощными линиями обороны. Восточная, уходившая к югу вдоль форта Инкерман, была прорвана. Главной идеей нашего штаба стала атака в самое сердце широкого фланга, и это действие сломило сопротивление противника. Неприятель впервые дрогнул. Гарнизон стал сдаваться в плен. На второй день после десанта оружие сложили шестьсот человек, что для противника являлось эквивалентом двух или трех батальонов. Сопротивление русских на восточной и южной окраине города прекратилось. В порыве энтузиазма и без всякого приказа наши солдаты бросились вперед и 30 июня водрузили над цитаделью флаг германской армии.

Борьба за Севастополь завершилась[41]. Цель, стоявшая перед нами с 7 июня и имевшая почти магическое значение, была достигнута, и все мы, кто сражались там, вздохнули с облегчением. Задача, на протяжении долгих дней казавшаяся нам почти невыполнимой, была выполнена.

В этой грандиозной битве участвовали солдаты из всех уголков нашей родины. У нас был лучший и самый мудрый командующий, которому мы полностью верили и к которому относились с глубочайшим почтением. Этого человека знал каждый боец. Он отлично понимал трудности солдатской жизни и лично старался облегчить их. Хотя фон Манштейн не искал популярности у рядовых, каждому было известно о его высокогуманном отношении как к собственным солдатам, так и к солдатам противника и к мирному населению[42]. Возможно, никогда армия так не радовалась повышению своего командующего, как наша, когда генерал фон Манштейн был в день взятия Севастополя произведен в фельдмаршалы. И я могу добавить, не опасаясь впасть в преувеличение, что каждый солдат чувствовал, это повышение – награда и для него.

В осаде участвовало значительное количество немецких и румынских дивизий, проявивших великую доблесть в боях с сильным противником; пусть мой рассказ станет эпосом во славу этих героев!

Два дня спустя после взятия крепости я был вызван к командующему и вскоре, вместе с начальником штаба фон Манштейна, вылетел на самолете в Берлин. Через несколько часов по прибытии туда я был на радио и рассказывал родине о подвигах наших солдат. Вылетая из Симферополя, я не знал, что мне предстоит делать в Берлине. Занимая место перед микрофоном, я все еще полностью находился под впечатлением событий последних недель, поэтому мой рассказ вызвал широкие отклики. Я получил бесчисленное множество писем из всех слоев общества, от матерей, отцов и невест наших солдат, сражавшихся на Восточном фронте. В них выражалось общее удовлетворение оттого, что наконец-то они услышали человека, говорившего так, как говорили побывавшие на Восточном фронте, чьи рассказы отличались от официальной пропаганды.

Предшествующие страницы содержат некоторые фразы из моего выступления. Если бы я полностью привел его здесь, то, возможно, смог бы более живо воссоздать атмосферу, царившую в те дни. Но сегодня мне представляется более важным не максимально точно рассказать о событиях того времени по дням, а как можно более ярко показать действия наших солдат. Мое радиовыступление навлекло на меня недовольство доктора Геббельса. Ему не понравилось то, что я с уважением отзывался о нашем противнике – русских. Я ни разу не употребил в отношении их солдат термин «советские», в который вкладывался уничижительный смысл (кстати, на фронте их никто так не называл). Кроме того, я упомянул о наших тяжелых потерях. Но я отказался вычеркнуть криминальные, с его точки зрения, фразы.

Вскоре после этого я был приглашен на пресс-конференцию в дом на Вильгельмплац[43] и впервые в жизни очутился перед несколькими сотнями журналистов. Начальник штаба армии изложил ход сражения с точки зрения технического руководства им, а я говорил о моих солдатах. Всего двадцать четыре часа назад я командовал ими под Севастополем. Под впечатлением от человеческого величия этих людей, воодушевленных идеалом и поставленными перед ними целями[44], я попытался показать этому другому миру, который был нашей родиной, почему солдаты сражались в Крыму за овладение мощнейшей крепостью на свете. Да, я объяснил, каков был смысл их борьбы, попытался втолковать, что недостаточно обычного приказа, чтобы немецкий солдат пошел под вражеские пули, подвергая свою жизнь смертельной угрозе. Крепость Севастополь была для нас зовом судьбы, а стойкость перед лицом противника – одним из многочисленных проявлений любви к родине. Разве не видели мы того высокого, что было в высоком боевом духе наших солдат, в их стойкости перед лицом смерти, когда они шли в бой, не задавая вопросов, для чего нужны их жертвы? Разве мог боец подумать, что жертва, приносимая им с полнейшей самоотверженностью, может стать предметом злоупотреблений? Не должны ли мы были тогда и не должны ли сегодня восхищаться этой безграничной доблестью и самоотверженностью, как высшей солдатской добродетелью?

Не должны ли мы даже сегодня испытывать радость при мысли о том, что страх смерти не помешал этим людям вести себя как герои. Герои, которые одержали победу над собой и безукоризненно исполнили то, что считали своим долгом! Рыцарственное поведение наших солдат превыше всяких похвал. Под Севастополем сражалась элита вермахта, воплощавшая военные традиции, веками формировавшиеся в германской армии. В их поведении не было фанатической ненависти и, тем более, ничего, превращающего храбрость в слепое безрассудство.

Я имею все основания объективно оценивать моих солдат. Уйдя на фронт в 1914 году фенрихом, я всегда был на передовой, за исключением нескольких коротких отпусков по ранению. Сколько раз я задавал себе вопрос, не дававший мне покоя: какова основа безоговорочного исполнения приказов немецкими солдатами? Почему они это делают? То, что приказ обязателен к исполнению, не является достаточным объяснением. Под Севастополем офицеров было уже слишком мало, чтобы они могли проследить за исполнением приказов. Солдаты продолжали продвигаться одни, каждый сам по себе; так они бросились вперед, без приказа, и водрузили знамя. Это объясняется не легкомыслием, не презрением к своей жизни или отсутствием чувства ответственности. И не просто радость от владения оружием побуждала их совершенствоваться в обращении с ним. Мне кажется, что элита этих замечательных людей, возможно даже сама того не сознавая, хотела показать перед лицом вечности, что она не дрогнула.