Книга Верность - Леонид Гришин

Потом нам предложили: остаться с ними, поехать в Америку, в Канаду или вернуться в Россию. Естественно, кто же не хочет домой вернуться? Погрузили нас на корабль. По Средиземному морю плыли, потом на машинах ехали сюда через Ирак, Иран и в Иране на Каспийском море уже погрузились на наш корабль. Мы радостные, довольные. Капитан сказал, что плывем в Баку.

И вот мы уже почти дома. Естественно, начистились до блеска. Ещё чуток – и увидим родных, семью. Я детей увижу своих. Но, когда корабль причалил к пирсу, заметили, что на пирсе из встречающих никого нет, а есть оцепление из краснопогонников – так солдат НКВД называли. Спустили трап, и на борт поднялись два капитана НКВД. Они о чём-то переговорили с капитаном корабля, тот передал им документы. Они взяли бумаги, стали изучать.

Среди нас был один полковник. Мы выстроились на палубе, стояли по стойке «смирно», полковник нами командовал. А они с ним не разговаривали, не обращали на него никакого внимания. Он пытался им рапортовать, что так-то и так, но его не слушали.

Офицеры закончили разговор с капитаном, пошли к нему в каюту. Мы стояли и наблюдали за всем. Потом они вышли, встали перед строем. Полковник снова начал рапортовать, что вот, мол, бывшие советские воины, попавшие в плен и освобождённые американской армией, но не успел закончить. Эти два капитана подошли к нему, один сорвал ему правый, а другой левый погон:

– Предатель! – и приказали всем по одному сходить по трапу.

Мы, конечно, такого оборота не ожидали. Полковник с сорванными погонами пошёл первым, за ним пошли офицеры. Внизу у трапа ещё стояли краснопогонники, которые с нас срывали погоны. Потом шли всё меньшего звания, вплоть до солдата, и с них тоже срывали погоны. А потом начался ад. Допросы, унижения, избиения: кому за сколько продался, на какую разведку работаешь, сколько тебе американцы дали… Что тут говорить? Потом Колыма, и всё…

…Я поднял глаза и посмотрел на него. Мужчина сидел, хриплым голосом продолжал рассказывать, и вдруг у него из глаз полились слёзы. Мы все опешили, переглянулись. Я посмотрел на Майю. Она плакала. А этот мужчина смотрел на нас невидящим взглядом. Я слышал выражение «слёзы ручьём», и вот тогда передо мной была именно эта картина. Он их не вытирал, они лились мимо носа, скатывались с губ, падали на подбородок, потом на грудь, на рубашку. Рубашка стала тёмной от слёз, а он сидел, сжав двумя руками стакан, облокотившись на стол.

– То, что там Колыма и плен, и наши лагеря – это можно пережить, – он замолчал, а слёзы продолжали течь из его глаз.

Мы тоже молча смотрели на него. Он вздохнул, опять невидящими глазами посмотрел на стакан, поставил его на стол, но не выпускал из рук.

– Самое страшное ожидало дома. Я приехал домой. Два сына, близнецы, такие, как вы. Я им: «Здравствуйте, дети!», а в ответ: «Какой ты нам отец? Ты враг народа и предатель! Ты лучше расскажи, как фашистам руки подымал».

Мы смотрели на него, а у него всё текли слёзы. Уже рубаха до пояса тёмная от слёз.

– Да, подымал руки! Подымал, когда бежал из плена, а меня травили собаками! Подымал их, чтобы лицо прикрыть! Тогда вот только и подымал руки, когда меня собаки грызли, рвали моё тело!

Я посмотрел и представил, как терзают, рвут собаки этого человека. Я видел, что у него надорвано ухо, видел следы от собачьих клыков. И тут я обратил внимание на его руки: они все были в шрамах. Эти сильные руки держали стакан с вином, к которому он не притрагивался. Ребята мои молчали. Майя не моргая смотрела на мужчину.

– Я предатель, я фашистам продался! – а слёзы всё лились из его глаз. – Нет, я не продавался! Не изменял никому! Не знаю, за что они меня выгнали из дома. Сказали, что не хотят быть детьми врага народа и предателя. А я никого не предал!

Потом, как бы очнувшись, он вытер глаза ладонью одной руки, второй рукой поставил стакан.

– Извините, я покурю, – и вышел на улицу.

Мы молчали, глядя друг на друга. Я представил себе, какой ад прошёл этот человек: дети, родные дети не побоялись выгнать отца из дома. Ребята засобирались, стали убирать всё в авоськи, а Майя всё стояла не шевелясь. Последний луч уходящего солнца осветил её красивое нежное лицо. Я знал, что Майя потеряла отца, что он погиб на войне. Не знаю, вернись её отец из плена, как бы она поступила? Не знаю…

Пока ребята собирались, Майя меня спросила:

– Придёшь ко мне?

Я сказал, что заканчиваю поздно, после полуночи, когда проиграет гимн. Только тогда всё выключаю.

– Всё равно приди, я прошу, – сказала она.

Для меня это было удивительно. Ребята остановились, открыли рты, смотрят на Майю, на меня. Она повторила:

– Лёнь, приходи, пожалуйста, я буду тебя ждать.

Ребята остолбенели: чтобы Майя кого-то пригласила, да ещё ждать будет? Это что-то новенькое. Потом, переступив порог, она повернулась и снова повторила, что будет ждать меня.

Они ушли. Я быстро взял приёмник, который делал, убрал под лавку. Достал другой, который сделал утром, вполне приличный, поставил на стол. Включил, стал проверять. Зашёл этот человек.

– Вот, пожалуйста, готов ваш приёмник.

Он посмотрел на меня, понял, что это не его приёмник, хотя они были все похожи – все немножко потертые, все не новые.

– Сколько я должен?

У меня вырвалась фраза, до сих пор её помню…

– Ничего не должны. Вы сполна уже за всё расплатились и на много лет вперёд.

В его лице что-то изменилось. Он взглянул на меня по-новому и сказал:

– Спасибо, сынок.

Взял приёмник, пошёл к выходу.

– Вы не спешите. Они поймут, что сделали глупость! – сказал я ему в спину.

Он обернулся. Посмотрел на меня грустными глазами.

– Спасибо тебе, сынок! – сказал он вновь и вышел, закрыв за собой дверь.

Я остался один. Под впечатлением от увиденного: от его слёз, переживаний, пережитого им горя – я не пошёл на день рождения к Майе. Во-первых, был уже первый час ночи, и мне казалось неприличным приходить в такое время в гости. Во-вторых, её всегда окружали ребята постарше, как я тогда считал, поумнее меня, поскольку они были уже студенты старших курсов. Некоторые уже на диплом выходили, хотя она никому и никогда не давала никаких надежд. Так что её приглашение я воспринял просто как долг вежливости человека, который случайно встретил меня в день своего рождения.

Через несколько дней я уехал в Ленинград, поступил в институт. И Майя, самая красивая девушка, так и забылась…

…И вот сейчас, сидя у пруда, она мне напомнила тот случай на радиоузле.

– Почему ты не пришёл ко мне тогда на день рождения? – спросила она.

– Тому были две причины: первая – уже было поздно, когда я закончил работу. Вторая – на меня тяжёлое впечатление произвел тот человек, и у меня не было настроения веселиться.