Книга Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок

— Вы слышали про убитого красного?

Ребята разом умолкли и посмотрели на меня. Слава богу, ещё никто не знал. Но тут меня осенило. Если бы кто-то из ребят знал об этом, то не торчал бы здесь, ожидая начала уроков и придумывая всякие небылицы. Я подумал о других мальчишках, что, возможно, стоят, окружив тело, и запереживал.

— Кто хочет увидеть мёртвого красного, айда за мной!

Я мчался ещё быстрее, чем до этого бежал сюда. За мной по пятам неслись мальчишки. Они выкрикивали что-то несуразное. Я же, стиснув зубы, бежал что есть духу, чтобы оставаться впереди всех. Пот градом катился по моим щекам. Голова кружилась. Я забежал во двор кирпичного завода, что находился недалеко от нашего дома, на противоположной стороне от школы. Миновав широкий двор завода, мы обогнули печь для обжига, напоминающую холм, и подбежали к сложенным в штабель кирпичам. Там уже собрались люди. Мы замедлили шаги и, тяжело дыша, словно собаки, подошли к тому месту. Меня сильно пошатывало. К горлу подступила тошнота.

Мы протиснулись сквозь толпу взрослых и вошли в круг. На земле вниз лицом лежал человек, раскинув руки и ноги. Одна щека была прижата к земле, а лицо смотрело в нашу сторону, и казалось, что он прильнул к щеке любимого человека. Глаза были закрыты. В головах валялась винтовка, прицепленная к поясу котомка раскрылась — завёрнутый в ней рис рассыпался по земле. Ботинки были привязаны к ногам кожаным шнуром и, создавалось впечатление, что они не надеты, а прикреплены к ногам. Отросшая длинная борода, спутанные волосы, изношенная одежда, из нагрудного кармана торчала записная книжка, из груди сочилась кровь и впитывалась в землю. В нос ударил разносящийся по воздуху запах ещё не засохшей крови, стоило мне подумать об этом, как я увидел, что волосы на голове трупа шевелятся от внезапно налетевшего ветра.

Если бы на земле не было крови, и в головах не валялась винтовка, то эта картина напоминала бы бездомного бродягу, что, напившись в стельку, свалился на обочине. Это не было огромным, словно танк, чудовищем, что я представлял, вспоминая громкие выстрелы вчерашней ночи и увидев разрушенный город сегодня утром, не было это и крепко слепленным, напоминающим каменную глыбу, комком веры, который окружили с иронией перешёптывающиеся взрослые. Всего лишь маленькое тело, брошенное мертвым, с мукой на лице лежало передо мной, прижавшись щекой к земле…

— Вот и труп красного довелось увидеть после двухлетней передышки… — проговорил какой-то старик и, сплюнув на землю, пошёл прочь. Вслед за ним ещё несколько человек также сплюнули и ушли. Я тоже, словно только так и следовало поступать, сплюнул на землю и тихонько вышел из толпы. Когда я повернулся, в двух шагах от того места, где я стоял, глаза резанул пронзительно яркий цвет кирпичей. Как ни странно, только тут я будто бы обнаружил эту страшную веру — чудовище с красно-коричневой шершавой кожей с примесью пурпурного, которое, подбоченясь, наблюдало за тем, как там в ночи, терзаясь в муках и отхаркивая всю боль через горло, умирает один несчастный; а утром, когда этот человек наконец превратился в отвратительный труп, и вокруг него столпились люди, чудовище, стояло за спинами зрителей, довольно ухмыляясь, мол, а я то всё видело…

Я тут же отвернулся. Снова был труп. И там, где лежало тело, начиналась лужайка, а там, где она заканчивалась, был рыжий холм из глины, которая идёт на изготовление кирпичей. И с того холма, пробиваясь сквозь сорняки и извиваясь, словно змея, протянулись сюда чёрные рельсы. Я почувствовал необъяснимый трепет. Из-за этих ярких красок, которые только что промелькнули, в глазах защипало до слёз. Я одной рукой ударил себя по лбу, чтобы избавиться от головокружения, и пошатываясь, побрёл в школу.

Занятия в школе были только до обеда. А мы, шестиклассники, вообще не отсидели ни одного урока, так как восстанавливали обрушившуюся в нескольких местах из-за ночного налёта глиняную изгородь. Мы возводили её, подтаскивая булыжники с ручья и перемешивая мелко нарезанную солому с жидкой глиной, из-за этого все мы с ног до головы были в глине — и руки, и ноги, и одежда. Выпачканные ладони лоснились на солнце, будто их намазали маслом, и глина на них, высыхая, без конца коробилась… Во время починки изгороди главной темой разговоров был увиденный утром труп партизана. Однако я про это не говорил ни слова. И что я мог сказать? Рассказать про то, как мне привиделся нереально зыбко-оранжевый призрак? Однако поймут ли меня ребята? Сказать, что одеяние партизана напоминало бродягу? Однако у них сразу бы вылетело в ответ, что партизаны обычно так и выглядят. Тогда, может, сказать, что я хотел обладать этим трупом? Но нет, этого говорить нельзя. Стоит только заикнуться об этом, как даже те, у кого и мысли такой не было, вслед за мной заявят, мол, и я, и я хотел бы, чтобы партизан был моим и только моим. Тогда о чём говорить? Вот то-то и оно, что говорить было не о чем. Единственное, что я испытывал, это головокружение. После школы ребята тянули меня сходить посмотреть на обгоревшие развалины. Однако я снова условился после обеда пойти к тому приятелю, который жил недалеко от больницы, и вернулся домой.

Брат с друзьями собрались в его комнате. Похоже, поездка, всё-таки, отложилась. Стоило только одному из них начать:

— Вот если бы мы утром выехали, то теперь бы уже…

Как другой прервал его:

— Да ну тебя, хватит уже!

Они расположились кто где — один растянулся на полу, другой, вытянув ноги, сидел у стены, третий лежал на животе.

Это нисколько не походило на то, что я мог наблюдать всё последнее время, когда, соприкасаясь друг с дружкой коленками, они сидели тесным кружком с улыбками на лицах. И мой брат, что совсем недавно с таким видом, будто у них какой-то немыслимый заговор, заносчиво бросал мне: «Давай, иди отсюда!», сегодня лежал посреди комнаты и не обращал на меня никакого внимания и лишь яростно нажёвывал бумагу и со смаком выплёвывал её в стенку напротив. Каким-то образом их уныние передалось и мне. А так как у меня с самого начала не было ничего радостного, что могло бы противостоять их меланхолии, то она легко перекинулась и на меня. Я тихонько, будто получив нагоняй, открыл дверь и незаметно выскользнул из комнаты брата.

Внизу, перед моими глазами, раскинулся центр города. И хотя сверху его освещали слабые лучи солнца, атмосфера, окутывающая город, была ещё мрачнее, чем утром. Повсюду царило полное затишье…

Отец с братом и его друзьями обедали, когда пришёл староста — собутыльник отца.

— A-а… Вы, оказывается, обедаете!

Было видно, что он пришёл о чём-то просить.

— Ну, рассказывай, что там случилось у вас? — спросил отец.

— Да не… Ешьте! Как пообедаете, расскажу, — ответил староста.

— Да чего уж там, говори!

— Так ведь разговор-то не из приятных…

— Да ладно тебе, говори…

— Э… Однако ж… в общем, я про труп пришёл сказать…

— Труп?

— Ага, тот тип, что лежит во дворе кирпичного завода…

— Ну и что с тем трупом?