Книга Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - Игорь Оболенский

И вот объявляют: со своими переводами выступит Кетино Думбадзе. Я ужасно перенервничала! Еле-еле вышла на сцену. У меня была тетрадка — мне пришлось вырвать из нее нужные листочки, потому что перелистывать их просто не могла. Начала читать, не глядя в зрительный зал. Прочла одно стихотворение, другое, третье. Стою, колени дрожат. Подняла глаза — а папа прямо передо мной сидит и у него по щеке бежит слеза. Я была безумно рада! Потому что он мог и свистнуть, если бы ему не понравилось.

После того памятного литературного вечера Нодар попросил меня показать и другие переводы. Я на тот момент занималась чеховской «Скрипкой Ротшильда». Папа подсказал, как лучше подойти к некоторым моментам. Но главное — ему понравилось, он отметил, что я правильно выбрала профессию, и у меня есть писательское чутье. Впрочем, сама я писать не смогла бы. Трудно создать что-то свое, когда дома перед глазами такой автор… Так что в моем случае переводы оказались верным ходом — они давали возможность не отдаляться от литературы. Позже я занялась журналистикой, пошла работать на телевидение, у которого уже совершенно иная специфика.

* * *

Настало время, и я пришла к папе и объявила, что влюблена. Папа на это сказал: ты что, прямо из «дзвели бичеби» (непереводимое выражение, дословно — «старые парни», близкое по значению — «братва») в невесты? Дело в том, что я очень дружила с мальчишками. Их сленг и манеры, конечно, не перенимала, но общий язык находила лучше, чем с девочками.

А потом привела домой своего будущего мужа, Гогиту, и познакомила его с папой. Помню, вскоре после этого Джансуг Чарквиани позвонил Нодару: «Я слышал, Кетино замуж выходит! Наша малюсенькая девочка, наша Кетино — замуж?!!». Мне ведь всего 18 лет было. А Нодар ему ответил: «А что делать, такого хорошего мальчика она ко мне привела, не смог отказать!».

Папа и Гогита подружились, мой муж ему сразу понравился. Он тоже человек с чувством юмора. И я счастлива в браке…

* * *

Часто перечитываю произведения Нодара Думбадзе. Я ведь готовлю к печати новые издания, общаюсь по интернету с читателями. Но главное, что как Колумб — постоянно открываю все новые и новые эпизоды, необычные стороны, которых прежде не замечала, не помнила. А ведь есть еще стихи, которые писались папой для Мананы и для меня, а потом и для наших сыновей. Мои внучки удивляются все время: «Кетино, почему ты плачешь?». А я их не могу читать спокойно…

Папа абсолютно ничего не выдумывал. И он очень похож на свои книги. Нодар был таким же добрым, как его герои, с таким же чувством юмора.

Папе нравились переводы его произведений — его ведь и переводили, и ставили много, часто, издавали в 68 странах. Но сам он путешествовать за границу не стремился. Почему — не знаю, никогда об этом его не спрашивала. Может быть, потому что долго болел. Впрочем, он побывал в США, в Англии, в Москву летал на съезды писателей или партийные. Но никогда не разъезжал так, как многие его друзья.

Уже в 40 лет он перенес первый инфаркт. Тогда весь Тбилиси буквально стоял на ногах, переживали его друзья, родные, просто знакомые и даже незнакомые люди. Потом — второй инфаркт. Ему старались помочь оправиться от болезни. Друг Нодара и его тезка, художник Нодар Малазония, принес краски и кисти. Рисование стало своего рода терапией. Работы эти сохранились, сегодня они украшают стены папиного рабочего кабинета.

Конечно, я тоже переживала за его здоровье. Но тогда казалось что папа был очень взрослым и даже старым, что в 40 лет такое случается. А теперь смотрю по-другому — через три года я сама буду уже папиной ровесницей. Он был таким молодым…

Всему причиной стали переживания Нодара. Вся его жизнь была буквально соткана из них. Папе многое пришлось пережить. Он потерял маленького сына, много страдал с тех пор, когда был еще совсем мальчишкой.

* * *

Папа часто свою маму вспоминал и рассказывал про нее. Про отца — нет. Тот был партийный работник и его в 1937 году расстреляли. Нодар его и не помнил. А маму — да. Она 10 лет провела в ссылке, а когда приехала — Нодар не смог выговорить слово «мама». Калбатоно (уважительное обращение к женщине, «госпожа». — Примеч. И.О.) — так ее называл несколько лет. Но потом, конечно, оттаял. У бабушки не было права проживать в Тбилиси. И она жила в Ткварчели со своей дочерью, Лейлой. Та была врачом, после института ее послали туда работать.

Бабушку арестовали ночью. Нодар был маленький, ему было 9, а тете — 11 лет. Лейла рассказывала: он вышел в белой ночной рубашке и спросил — где мама? Ее кровать была еще теплой, потому что только-только увели. Мальчик начал плакать — хочу маму, где мама… Но она не знала, что ответить. И — ударила брата. А потом всю жизнь помнила его глаза. Моя тетя была кардиологом, она всегда находилась рядом с Нодаром в больницах, и все время плакала. Когда мы стали старше, Лейла рассказала об этой истории и о том, что всегда, всю жизнь считала себя виноватой — ведь ребенок просто искал маму…

Тетя говорила, что после ареста родителей они сперва приехали к своей бабушке в Имерети, в Хони. Но там было много детей: ведь расстреляли не только моего дедушку, но и его четырех братьев. Всю семью уничтожили, в итоге у бабушки в доме оказалось множество ребятишек. И их надо было как-то кормить, растить, а значит, распределить по родственникам. Тетю отправили в Сухуми. Нодара сначала — вместе с ней, а потом их разделили. Его увезли в деревню Хидистави, в Гурию. Лейла потом часто повторяла: не могу забыть, как он смотрел, у него в глазах прямо было написано — почему именно я? А когда он вернулся из Гурии, Лейла жила уже в Тбилиси, была студенткой и сперва не узнала Нодара: пять лет они не виделись…

* * *

Нодар был верующим человеком, носил крест, хотя в церковь ходил не каждую субботу или воскресенье. У нас дома по сей день одна стена занята папиными иконами. Я очень хорошо помню, как он стоял перед ними на коленях — молился. Даже в своих выступлениях на съездах слово «Бог» довольно часто употреблял.

Перед смертью его исповедовал Каталикос-Патриарх Всея Грузии Илиа Второй. Отпевали, правда, папу не в церкви, а дома. А потом — в храме, когда прах переносили из парка «Мзиури» на Мтацминда, Святую гору. И оба раза службу проводил Патриарх. Быть похороненным в детском парке — было выбором Нодара. Он как-то сказал — если найдется хотя бы один человек, который выступит против могилы Нодара Думбадзе в Пантеоне на Мтацминда — похороните меня в «Мзиури». И такой человек тогда нашелся. Илиа Второй каждый раз на день рождения отца приходил в «Мзиури» и служил панихиду на могиле. Так было и в день, когда Нодару исполнилось бы 80 лет. Патриарх подошел к журналистам и сказал: настало время Нодару подняться на Мтацминда (место, где находится Пантеон. — Примеч. И.О.).

Не могу сказать, что папа и Святейший дружили, но они очень уважали друг друга. У меня есть два письма от Патриарха, он пишет Нодару — ты духовный отец нации, ты имеешь право говорить…

* * *

Он часто помогал абсолютно чужим людям. А точнее, чужих для него не существовало. Я видела, как восхищались им, не скрывали: «Нодар, как я тебя люблю! Спасибо тебе за то, что ты такой — хороший, добрый, милосердный». Папа наверняка ощущал эту энергию — ведь многие ему прямо об этом говорили. И я продолжаю слышать признания в любви к моему отцу едва ли не каждый день.