Книга Читалка - Поль Фурнель

Женевьева — в экстравагантном брючном костюме и с намертво приклеенным Момом — обходит приглашенных, здороваясь с каждым: пусть лично убедятся: она здесь. Бальмер нацепил галстук — исключительно ради удовольствия оставить его незавязанным. Веселье набирает обороты. Гости с бокалами в руках фотографируются на фоне надгробия.

Исполненный заботы Менье, проходя мимо меня, строго отдает приказ молоденькой официантке:

— Принесите-ка выпить моему другу Гастону!

Праздник все больше напоминает море с его приливами и отливами. Волны накрывают меня с головой и увлекают за собой. Я отдаюсь их воле, погружаясь в равнодушный покой. И, лишь оказавшись на улице — по-прежнему с бокалом в руке, — вдруг смутно ощущаю, что совершил большую ошибку.

{33}

На бульваре Бурдон температура не выше тринадцати градусов. Прохлада идет от канала. Пришвартованные лодки поскрипывают, качаясь на волнах. Я двигаюсь к площади Бастилии, все так же не выпуская из рук бокала. Я поднимаю тост за здоровье прекрасного города и во славу пауков, умело плетущих свою симпатичную паутину. Бокал я несу как букет, прохожие улыбаются мне, и я на ходу киваю им головой. Шампанское!

Я чокаюсь с матросами в порту Арсенала, приветствую певцов Оперы, Июльскую колонну и апрельское небо…

Когда я миную обогреваемую террасу кафе, меня окликает официант:

— Заходите! Плесну вам чего-нибудь в бокал!

Идея мне нравится. Официант тоже.

— Тогда пусть будет шабли. Без пузырьков.

— Сию минуту.

Я попиваю шабли крошечными глотками, растягивая удовольствие. Ноги словно налиты свинцом, и я не уверен, что сумею на них подняться. Прохожие скользят мимо, похожие на плоских двухмерных существ, которых почему-то неожиданно много, тысячи и тысячи. Несмотря на оранжевые блики, отбрасываемые обогревателем, шабли хранит чудесный золотисто-зеленоватый оттенок. Я смотрю сквозь него на мир, который дрожит и меняет краски. Мне хорошо. Вот бы сейчас почитать какую-нибудь рукопись. Приближается официант — уже с целой бутылкой. Той, что требуется.

— А, вот ты где! Тоже сбежал?

Это Бальмер, только чуть более расхристанный и утративший твердость походки. Из кармана пиджака торчит скомканный галстук, из-за пояса брюк вылезла рубашка. Он плюхается на стул рядом со мной.

— Гарсон, мне то же самое! Знаешь, Робер, пока народ веселился, я все обдумал. Отныне я буду писать исключительно любовные романы. В сущности, под видом любовного романа можно писать на любую тему, о чем угодно, хоть об истории, хоть о политике… Можно пускаться на любые формальные эксперименты! Я понял, в чем моя беда. Моей последней книге катастрофически не хватает эмоциональности, секса, желания — она слишком сухая и умная. Посмотри на то, что делает Мод, — чувства через край, и пусть цена им грош, но результат? Книжка разошлась тиражом в сто тысяч!

— В двести.

— Я должен стать ближе к своим читательницам. Гарсон, повторите. Спасибо. Должен найти новую трактовку любовного безумия. Изобрести новые приемы для развития старых, как мир, сюжетов, — обольщение, ревность и прочее в том же духе… У меня уже родились кое-какие идеи. Вот, скажем, история парня, который знакомится с девушкой… Ой, мне пора. Вечно я опаздываю. Целуй Адель. Мне приятно, что ты одобряешь мои планы.

И он исчезает в ранних сумерках наступающего вечера.

{34}

В тот день, когда Адель наконец отмучилась, стояла прекрасная погода. Пиарщики, как и представители всех остальных профессий, умирают от рака вне зависимости от метеоусловий. Над Монпарнасом ярко светило солнце, весело щебетали птицы, мирно шелестела листва. Даже близость улицы с леденящим названием Фруадево[34]не омрачала благостной атмосферы.

Чисто техническая сторона прощания с покойной — подготовка тела к погребению, нашествие родственников, рукопожатия, слезные поцелуи и прочие неуместные нежности — мне не понравилась. Поначалу бесконечные восклицания: «Боже мой, поверить невозможно, что Адель больше нет!» — вызывали у меня слабую улыбку, затем не стали вызывать ничего. Монпарнасское кладбище мне тоже не понравилось — оно слишком плотно застроено, и, чтобы добраться до своей могилы, приходится попирать чужие.

На похороны явились почти все, кто присутствовал на свадьбе Сабины, плюс дружное семейство пиарщиков, плюс пара-тройка человек из издательства, в котором работала Адель. Одни переминались на могильных плитах, другие теснились в узких проходах. Я умилялся, глядя, как они толкаются. Ни дать ни взять очередь в супермаркете.

Мою покойницу опустили в могилу, и собравшиеся прошли перед ней медленной скорбной чередой. Два подоспевших здоровяка водрузили сверху надгробный камень, и толпа рассеялась. Представление окончено.

Я дождался, пока все разойдутся, чтобы в одиночестве насладиться теплом предвечернего солнца. Я отклонил приглашения; я подталкивал в спину замешкавшихся, торопя их убраться, а потом обошел кладбище, навестив кое-кого из знакомых. Я не особенно силен в кладбищенской географии, но некоторых отыскал. Откровенно говоря, я никогда не хожу на кладбища, но тут уж сам бог велел. Между могилами пробился чертополох, кое-где виднелись голубые цветочки. Воздух был прозрачен, издалека доносился городской шум, по цветам ползали черные пауки. Рабочий невозмутимо катил по дорожке катафалк.

Какая-то дама, деликатно утирая платочком глаза, поинтересовалась: я тоже потерял кого-то из близких? Я успокоил ее на этот счет. Всему свое время. Похоже, времени прошло прилично, потому что на улице незаметно стемнело. Рабочий выпроводил меня вон, едва не раздавив мне пятки колесами катафалка.

Город за далеко протянувшейся черной кладбищенской стеной сиял обычными огнями. На перекрестках рокотали автомобили, из зева метро выбирались на волю парижане. Я свернул налево, на улицу Радости, намереваясь где-нибудь поесть, но в конце концов передумал и решил, что лучше пойду домой. Пойду к себе.

{35}

Хорошая погода установилась надолго. Моя квартира залита светом. Я слоняюсь по ней из угла в угол, одним и тем же маршрутом.

Я перестал ходить на работу. Честно говоря, я вообще перестал куда-либо выходить. Я себя чувствую никак — ни хорошо, ни плохо, ни подавленно, ни лучше, ни хуже. Я не двигаюсь вперед и не отступаю назад, я застыл на месте, как старый покосившийся менгир.

Не могу сказать, что я угнетен смертью Адель, у меня нет ощущения потери, все-таки я успел много получить от нее. Я не делаю машинальных жестов в ее сторону, я знаю, что ее нет. Я не ищу ее в постели, не плачу и не жалуюсь на ее отсутствие. Не повторяю себе, что все мы там будем. Нет, я просто живу, и мне хочется читать.