Книга Как преодолеть личную трагедию - Валентин Бадрак

Следует напомнить, что подавляющее большинство его фундаментальных трудов появились в возрасте от 44 до 66 лет. Вообще, в этом периоде жизни Фрейда можно рассмотреть признаки мучительной душевной драмы: начав с исследования неврозов, он к 50–55 годам довел себя до чудовищного невротического состояния. Его лучший ученик и главный оппонент Карл Густав Юнг был абсолютно уверен, что Фрейд страдал неврозом «с мучительными симптомами». «Я видел, что ни Фрейд, ни его ученики не могли понять, что означает для теории и практики психоанализа тот факт, что даже сам мэтр не может справиться с собственным неврозом». Это не столько свидетельство против Фрейда, сколько одно из объяснений доминирования в ученом разрушительных эмоций. Проблема особенно актуализировалась вследствие острой критики его идей со стороны интеллектуальных лидеров, а позже и со стороны бывших учеников и сподвижников. Хотя за два месяца до 46-летия Фрейду было присвоено звание профессора и у него появились первые ученики, о спокойной работе не могло быть и речи. Только к 52-летнему возрасту ученого психоанализ начинает признаваться прогрессивной частью научного сообщества, а сам он приобретает последователей в ряде стран. Да и в 1908 году, времени начала всеобщего признания, все обстояло не так просто, как представляется спустя сто с лишним лет. На сознание Фрейда воздействовали отрицательные воспоминания о неприятии его первых проб пера. Журнал «Цайт» отзывался о «Толковании сновидений» «с пренебрежением и насмешкой», а издатель не смог продать выпущенные 600 экземпляров. «Зигмунд чувствовал себя опустошенным», – констатировал знаток человеческой психики писатель Ирвинг Стоун. Фрейду было в это время уже 44 года, и он только начал пробивать себе дорогу в науке, причем определенно удаленной от медицины. Все более увеличивающаяся дистанция между его психоанализом и медициной того времени порождало губительную тревогу и нарастающие сомнения в возможности стыковки его учения с классической медицинской наукой.

Он не мог успокоиться, напротив, усилилась его агрессивность и непримиримость – качества, проявляющиеся даже при тщательном контроле и возрастающем самоподавлении эмоций. В возрасте, когда большинство ученых вступают в новый этап жизни – пожинания плодов своих исследований, Фрейд еще только доказывал правомерность психоанализа.

Наконец, когда дело его жизни начало пробивать себе дорогу, после небольшой временной передышки Фрейд испытал новое потрясение – предательство и уход своих последователей и среди них «первого ученика» – Карла Густава Юнга (Фрейд тогда не мог предполагать, что каждый из отступившихся от него учеников в итоге только подтвердит правомерность идей учителя). Чувство безысходности и разочарования возникало слишком часто. Карл Юнг, Альфред Адлер, Отто Ранк, Шандор Ференци не просто покинули учителя, но всей своей деятельностью, по убеждению Фрейда, наносили вред учению о психоанализе. Каждую их публикацию, книгу, лекцию он воспринимал болезненно. Биографы утверждают, что к 1913 году, году разрыва с Юнгом, Фрейд чувствовал себя особенно плохо и даже обследовался на предмет злокачественной опухоли прямой кишки. Он словно ожидал подобного удара судьбы и настолько тяжело переживал расхождения с соратниками, что обмороки на почве нервного расстройства стали едва ли не регулярными.

Дети также не оправдали надежд ученого: к пятидесятилетию он вполне осознал, что никто из сыновей не продолжит его дело. Более того, они не только не подхватили идеи отца, но относились к ним отстраненно, оставаясь сторонними наблюдателями, благополучными бюргерами, не стремящимися к самовыражению. Лишь младшая дочь, Анна, стала впоследствии психиатром, ассистентом и секретарем Фрейда. Избрав миссию помощи, она так и не вышла замуж, пожертвовав личным счастьем ради деятельности родителя. Весьма эгоистичный по натуре Фрейд не раз с горечью задумывался над парадоксальными различиями восприятия жизни у него и его детей.

И все-таки самой болезненной областью для Фрейда была его самоидентификация. Он раздваивался между медициной и учением психоанализа. Постоянная практика, прием больных привязывали его к медицине, исследования уводили далеко за ее рамки. Глобальный экзистенциальный вызов для Фрейда состоял в вопросе: будет ли он восприниматься именно тем, кем давно себя считал? Этот вопрос мучил его еще до болезни, а отсутствие ответа было главным ее предвестником. Признание его работ некой частью научного мира вовсе не означало того признания, которого он на самом деле ждал. Фрейд мог не принимать близко к сердцу, что его не понимал Эйнштейн, но он не мог смириться с таким прискорбным фактом, как полное игнорирование его учения известным хирургом Пихлером. Вероятно, таких случаев было немало. Во Фрейде видели ученого, оригинального исследователя и автора книг, но никак не столпа медицины. К слову сказать, уже в 1930 году ему была присуждена премия Гёте, а Нобелевский комитет неоднократно рассматривал его кандидатуру на получение премии в области медицины, но безрезультатно. Это как раз подчеркивает упомянутую выше раздвоенность мэтра. Соответствие внешнему образу внутреннего «Я» – вот что порой становится для людей с активной жизненной позицией моментом истины, за которой легко угадываются мучительные потрясения болеющей души. Ему необходимо было перейти на новый уровень. И именно эту проблему в определенном смысле разрешила болезнь.

Когда на жизненном горизонте замаячила перспектива онкологии, в жизни Фрейда многое постепенно переменилось. Болезнь его встряхнула, заставила переосмыслить свой жизненный проект, напомнила, что в условиях клинча со смертью бессмысленно тратить энергию на борьбу с собственными учениками (в итоге он не стал выступать с критикой книги «отступника» Отто Ранка). Профессор стал больше времени проводить в одиночестве – прогулки, размышления, которые вели к корректировке курса, уточнению жизненной программы. Внешне могло показаться, будто ничего существенного не происходит. Но это не так. Он больше не думал об учениках, сподвижниках и его уже меньше занимали вопросы психоанализа. Фрейд больше увлекался созерцанием окружающего мира, его красотами, его радовала возможность наслаждаться каждым днем без переживаний. Фрейд стал спокоен – этому способствовал отдых и лечение в санаториях, тихие часы, проведенные над книгами, более нежные отношения с домочадцами (кроме жены, с Фрейдом постоянно жила ее сестра Минна и их дочь Анна). В итоге Фрейд правильно выстроил отношения с собственной болезнью. Он справился с шоком, смирился с возможностью скорой смерти и убедил себя в том, что не стоит бояться своего ухода в небытие. Он научился шутить по поводу того, как другие напряженно ожидают развязки; особенно известна его ирония относительно решения властей Вены сделать его почетным гражданином города к его 68-летию (на что Фрейд заметил, что эти люди опасаются, что он попросту не доживет до 70 лет). Но не это было главным в противостоянии болезни. Ключевым моментом, остановившим атаки недуга, стала упорядоченная жизнь. Эпизод, который невозможно обойти: Фрейд отказывался принимать болеутоляющие лекарства из опасения, что это может мешать работе мысли и завершению его работ. Другими словами, мастер раз и навсегда определился, что является главным в его жизни.

Конечно, большим подспорьем извне оказались три взаимосвязанных фактора. Первый связан с поддержкой семьи, второй – с признанием психоанализа в научном мире и растущим авторитетом ученого. В деле противостояния болезни это было лучше любого лекарства. Третьим фактором, способствующим преодолению болезни оказались прочные социальные связи, вовлеченность Фрейда в дело, которое он создал. Он писал многочисленные предисловия к работам молодых людей, своих последователей. Отныне он уже не раздваивался между медициной и исследованием, Фрейд осознал себя как патриарх психоанализа. Он стал работать не столько с пациентами, сколько с людьми, намеревавшимися разобраться в себе, желавших освоить законы психоанализа. Среди них были такие яркие личности, как Лу Андреас-Саломе, принцесса Мария Бонапарт, Вильгельм Райх и ряд других, откровенно им восхищавшихся. Сильные натуры определенно тянулись к нему и питали его своей энергетикой.