Книга Аку-аку - Тур Хейердал

— Остров потерял хорошего человека, сеньор. Он погиб на посту, его последние слова были: «Кау каи поки! Работайте ногами, мальчики!»

После этого я увидел деревенского врача уже в маленькой церкви патера Себастиана. Склонив голову, он недвижимо стоял у тела своего друга. Двух погибших детей предали земле накануне, обряд был простым и красивым, гроб накрыли пальмовыми листьями, вся деревня шла в траурном шествии, и звучала тихая песня о покойных, отправившихся на небеса.

Патер Себастиан произнес над прахом учителя короткую, но проникновенную речь.

— Ты любил своих учеников, — сказал он в заключение. — Дай бог вам встретиться опять.

Когда тело учителя исчезло в могиле, мы услышали тихий голос деревенского врача:

— Работайте ногами, мальчики, работайте ногами. Пасхальцы как-то очень быстро предали забвению трагический случай. Родные сразу принялись резать скот и, согласно обычаю, устроили роскошные поминки. Даже к нам, в Анакену, навезли целые горы мяса. Но пожалуй, больше всего нас удивила, когда мы управились с уборкой в палатках, полная сохранность всех вещей. Двести лет о пасхальцах писали как об отъявленных ворах, которые тащат все, что попадается под руку. В ту темную безлунную ночь никто за ними не следил, они свободно входили и выходили из палаток, где лежало на виду наше имущество. Мы приготовились к тому, что нас обчистят. Но мы ошиблись. Хоть бы одна шляпа, или расческа, или шнурок пропал. Одежда и одеяла, в которые были завернуты дети, вернулись из деревни выстиранные, выглаженные и аккуратно сложенные.

Правда, один из наших, прыгая в воду, оставил в шляпе на мысу часы, и они пропали. Кто-то из пасхальцев стащил их, пока владелец спасал детей. Конечно, низкий поступок, но что это было перед таким бедствием! Вот почему меня потрясло то, что я услышал от патера Себастиана, встретив его на кладбище впервые после трагедии.

— Какой ужас, что дети погибли, — вымолвил я.

— Еще ужаснее, что украли часы, — невозмутимо ответил он.

— Что ты говоришь? — воскликнул я, пораженный чудовищным ответом.

Патер Себастиан положил руку мне на плечо и спокойно сказал:

— Все мы должны умереть. Но красть мы не должны.

Никогда не забуду этих слов. И как я силился их понять. И как меня еще раз вдруг осенило, какого я человека встретил на Пасхи, быть может самого большого, какого когда-либо знал. Патер Себастиан чрезвычайно серьезно относился к своему вероучению, для него оно не сводилось к воскресным наставлениям с амвона. Он был искренен, когда поучал других. Наш разговор на том кончился, и мы молча вернулись в деревню.

А несколько дней спустя мы опять свиделись. Я велел на время приостановить работы, хотя пасхальцы не одобряли такой шаг. Солнце зашло и снова взошло, вчера есть вчера, а сегодня — сегодня, пора работать, чтобы получить еще паек, еще деньги, еще товары. Проезжая через деревню на джипе, мы увидели, что бургомистр сидит на крыльце и ревностно вырезает из большой болванки птицечеловека. Он окликнул нас и помахал рукой, показывая свое изделие. Мы остановились перед ярко-красной клумбой, за которой стоял возле церкви домик патера Себастиана, я выскочил из машины и отворил низенькую калитку. Через окно я увидел хозяина, он сидел за маленьким столом с кучей писем и других бумаг, жестом приглашая меня войти в его просто обставленный небольшой кабинет. На стене позади него висела полка с книгами на всевозможных языках. Они образовали колоритную рамку учености вокруг головы бородатого мудрого старца в — пышной белой сутане с откинутым капюшоном. Недоставало только чернильницы с большим гусиным пером. Патер Себастиан писал самопишущей ручкой. Зато на столе, прижимая стопку писем, лежал каменный топор. Старый священник как-то не укладывался в двадцатом веке. Правда, мы его воспринимали как своего, однако с таким же успехом он мог быть ученым монахом со средневековой картины, бюстом древнеримского философа, портретом мудреца с древнегреческой вазы или шумерской фрески. И хотя казалось, что он живет уже не одну тысячу лет, голубые глаза его с морщинками, в которых притаилась улыбка, искрились жизнерадостностью и молодой энергией. Сегодня он испытывал особый подъем, что-то его будоражило. Патер попросил меня направить бригаду в один уголок острова, чаще всего фигурирующий в преданиях и легендах пасхальцев.

В двадцатый раз я услышал сказание о рве Ико или земляной печи длинноухих. Всякий, кто был на острове Пасхи, слышал это сказание; его приводят все, писавшие о загадках острова. Пасхальцы показывали мне ямы там, где некогда проходил ров, и с жаром излагали его историю. Патер Себастиан тоже включил это предание в свою книгу, теперь он сам пересказал его мне и кончил просьбой, чтобы я распорядился произвести раскопки во рву.

— Я верю в предание, — сказал он. — Мне известно, что наука настаивает на естественном происхождении рва, но ведь и ученые могут ошибаться. Я хорошо знаю пасхальцев. Слишком жизненно, ярко звучит сказание о рве, чтобы быть выдумкой.

В памяти современных пасхальцев история рва длинноухих стоит в ряду самых древних событий. Она берет свое начало там, где кончился марш истуканов, в голубой дымке прошлого, а речь идет о катастрофе, которая оборвала золотой век острова Пасхи.

Два народа в разное время приплыли на этот остров, и жили они бок о бок. Людей одного племени отличала странная внешность, мужчины и женщины вдевали грузики в мочки ушей и растягивали их до самых плеч. Поэтому первый народ называли Ханау ээпе — длинноухие, а второй Ханау момоко — короткоухие.

Длинноухие были людьми энергичными, они неустанно трудились и заставляли короткоухих тоже строить стены и водружать статуи, а это вызывало недовольство и зависть вынужденных помощников. Наконец длинноухие вздумали очистить остров от камня, чтобы можно было возделывать землю. Начали с плато Пойке в восточной части острова, и короткоухим приходилось носить камни к обрыву и сбрасывать в море. Вот почему сегодня на лугах Пойке нет ни одного камня, хотя весь остальной остров усеян черными и красными осыпями и крупными глыбами лавы.

Но тут короткоухие не выдержали. Им надоело носить камни для длинноухих, и они поднялись на войну. Длинноухие со всех концов острова бежали на восток, на расчищенный полуостров Пойке. Под начальством своего предводителя Ико они прорыли двухкилометровый ров, который отделил плато от остальной части острова, и набросали в ров множество бревен и сучьев, чтобы в любую минуту можно было зажечь огромный костер, если засевшие на равнине внизу короткоухие попытаются штурмовать склон, ведущий на плато. Полуостров обрывается в море крутыми стенами двухсотметровой высоты, и длинноухие чувствовали себя в полной безопасности. Но один из них был женат на женщине из племени короткоухих, по имени Моко Пингеи, и она оказалась вместе с мужем на Пойке. Эта женщина была изменницей, она сговорилась с осаждающими; обещала подать им сигнал. Когда короткоухие увидят ее за плетением корзины, пусть прокрадутся мимо нее.

И вот однажды ночью лазутчики короткоухих заметили, что Моко Пингеи плетет корзину, сидя у конца рва Ико, и один за другим осаждающие стали красться по краю скалы. Пробираясь над обрывом все дальше вперед, они обложили плато сплошным кольцом. Одновременно другой отряд открыто подступил вплотную ко рву. Ничего не подозревавшие длинноухие выстроились по другую сторону рва и подожгли сваленное в нем топливо. Тотчас противник набросился на них с тылу, завязалась кровавая схватка, и длинноухие сгорели в собственном рву.