Книга Талант марионетки - Надя Дрейк

Она стиснула зубы и промолчала. Лир уже, наверное, дома, давно стал Марком Вернером, влез в домашний халат и читает вечернюю газету, сидя в мягком кресле. Или ужинает в каком-нибудь красивом месте вроде «Глориетт». От мысли об ужине она вспомнила, что сегодня с утра не ела ничего, кроме перехваченной наспех булочки в буфете. Стрелки часов на стене со скрипом достигли цифр восемь и двенадцать и встали.

– Я могу повторить, – ответила она и набрала в грудь воздуха.

Несколько коротких фраз – и она будет свободна. Дальше наступает звездный час Лира, и эту сцену Марк Вернер отыграл нынче блестяще. На ее глазах сегодня рождалось настоящее чудо, и творцами его были живые люди – пожилой, улыбчивый Вернер в роли Лира и суровый, шумный, но совершенно невероятный Жером Дежарден. Глядя на то, как холодные, сухие строчки давнего текста оживают, Жюли чувствовала себя еще более бездарной и никчемной. Слова путались в голове и не имели совершенно никакого смысла, когда покидали ее пересохший от постоянного говорения рот. Она облизнула потрескавшиеся губы и быстро закончила:

– Вы знаете меня?

– Ты пропустила реплику Лира, – заметил Дежарден.

– Его все равно здесь нет.

– Тебя тоже. Корделии я уже давно не вижу!

Он молча поднялся со своего места, собрал разложенные вокруг вещи и натянул потрепанную кожаную куртку:

– Зря я решил, что ты лучше Марианны.

– Но я стараюсь! – воскликнула Жюли, с трудом сдерживая слезы в голосе и уже чувствуя их на ресницах.

– Все стараются, – удивился Дежарден. – Только тебе, в отличие от многих, следует еще работать и работать. Я все еще хочу видеть тебя на сцене, но с каждым днем это желание меркнет. Ты должна убедить меня в обратном. Завтра снова останешься здесь и будешь репетировать столько, сколько я скажу!

– Но я играю завтра в «Барабанах»!

– Значит, сразу после них, – пожал он плечами и направился к двери.

Жюли обессиленно опустилась на край сцены. Ноги отекли и страшно гудели, ведь она провела целый день, стоя на этой маленькой сцене, почти не двигаясь, лишь иногда делая пару шагов в сторону. Деревянные доски поскрипывали, и она старалась меньше шевелиться, чтобы не слышать этого раздражающего звука. Но сейчас ее мало заботили и ноги, и пустой желудок, и тяжелая от усталости голова. Она думала, что заплачет, но слезы не шли, да и какие у нее причины для слез! Ей дали шанс, и вместо бессмысленных страданий и жалости к себе она должна им воспользоваться. У всех болят ноги, все устают, но она видела, как держалась на сцене Мадлен, какой веселой и легкой оставалась до самого конца Аделин, у которой через пятнадцать минут после репетиции начинался спектакль, как ни на мгновение не выходил из образа Марк Вернер, как блистал остроумием Себастьен… Жюли до боли сжала кулаки, и острые ногти с облезшим красным лаком впились в ладонь. Она медленно поднялась и направилась к выходу.

Ей даже не хотелось идти в гримерную, чтобы одеться.

– Жюли! – раздался веселый голос Сесиль, и девушка вздрогнула от неожиданности: она была уверена, что комната пуста. Но в углу около радиоприемника примостились две актрисы. Сесиль полулежала на диване, опершись рукой на подлокотник, а Николь сидела на стуле, склоняясь к аппарату. На полу Жюли с удивлением увидела почти доеденный кремовый торт, обертки из-под конфет и початую бутылку дешевого сладкого вина.

– Привет. Что вы здесь делаете? Или вы сегодня не играете? – устало спросила Жюли, снимая плащ с гвоздя.

– Олимпийский чемпион Пааво Нурми объявил сегодня в Хельсинки, что отправляется в тур по Соединенным… – доносилось сквозь хрипящие радиопомехи. Сесиль быстро подкрутила колесико, и голос в черной трубе утих.

– Не уходи! – окликнула ее Николь и задорно подмигнула. – Лучше съешь кусочек!

Жюли неуверенно покачала головой, но все же присела и откинула голову на спинку потертого дивана, заваленного всевозможным хламом. Пружина надрывно скрипнула и прогнулась.

– Угадай, что мы празднуем! – Сесиль вся светилась от счастья. Она высоко подняла бокал и объявила: – Дежарден утвердил меня на роль служанки Реганы в «Короле Лире»! Теперь я буду там вместе с тобой и Николь… разве не здорово? А Буше обещал рассмотреть меня на роль в какой-нибудь новой постановке!

– Поздравляю, – безучастно ответила Жюли и закрыла глаза.

Сесиль запустила руку в ее новые, непривычно короткие волосы и взлохматила их:

– А ну-ка, рассказывай, что творится в этой маленькой серьезной головке?

– Я просто устала. – Она попыталась безучастно отмахнуться, но вместо этого больно прикусила губу, чтобы не заплакать. Сколько можно?! Из-за тяжелой репетиции, из-за усталости, из-за нечуткости режиссера… Прежде она никогда не плакала, даже в детстве, когда больно разбивала коленки, сорвавшись с яблони или побежав за соседским котом. Более того, она всегда считала свою жизнь счастливой, и наивысший пик этого счастья, заставивший сердце застыть перед тем, как вновь забиться быстрее, настал, когда она узнала о приглашении в парижский театр. Но последние дни она жила на пределе возможностей. Она уже ничего не хотела, и вся былая уверенность в себе куда-то подевалась.

– На, выпей! – Сесиль протянула ей стакан, и Жюли осушила его одним махом. Теплая сладость разлилась по телу, но легче на душе не стало.

– Я правда очень устала, – повторила Жюли. Ей показалось, что она может заснуть прямо здесь на полу в неудобной позе и проспать целую вечность. – Это так тяжело…

– Ты же была актрисой в своем… – Николь попыталась припомнить название города, но бросила это бесполезное занятие.

– Там все было по-другому! – запротестовала Жюли.

Воспоминания о Бурже, которые она гнала от себя прочь, накатили на нее приятной волной. Маленькое здание театра Модерн на бульваре Орон когда-то стало ей вторым домом, а все его сотрудники, начиная от руководителя мсье Жиллара и заканчивая консьержем, были ее друзьями. В труппе едва ли насчитывалось пятнадцать человек, зато они были большой крепкой семьей. Жюли перебирала в памяти все дорогие ее сердцу моменты.

Она вспомнила, как они праздновали день рождения Жиллара в его квартире: набилось не менее тридцати человек, помимо актеров здесь были музыканты, сценаристы, секретарь директора, и они сидели до самого утра в тесной гостиной и пели под гитару веселые куплеты. Жюли было так хорошо и легко в ту ночь…

В другой раз они дурачились на сцене с Венсаном, игравшим Ромео. Юноша был трогательно в нее влюблен и каждый день дарил букет полевых цветов, сорванных где-нибудь по дороге. Каждый вечер они вяли, но это его не расстраивало, и он вновь тащил ей тонкие надломленные стебельки. Когда она уезжала, он сжал ее в объятиях так сильно, что ребра едва не треснули, и никак не мог отпустить; они все стояли на пороге театра, а Венсан никак не решался ее поцеловать, хоть и страстно этого хотел. Целовал ее другой, но почему-то воспоминаний о его губах у нее не осталось.