Книга Капут - Курцио Малапарте

– Что касается еврейской нечистоплотности, – продолжал Франк, – то неопровержим тот факт, что они привыкли жить в ужасных условиях. Немец никогда не согласился бы жить в таких, даже в шутку!

– Была бы забавная шутка, – заметил я.

– Немец не смог бы жить в таких условиях, – сказал Вехтер.

– Немецкий народ – народ цивилизованный, – поддержал я.

– Ja, nаtürlich, – сказал Фишер.

– Мы должны признать, что не во всем виноваты евреи, – сказал Франк. – Пространства, которым мы ограничены, явно недостаточно для такого многочисленного населения. Хотя, в сущности, евреи любят жить в грязи. Грязь – их характерное дополнение. Может, потому, что они все больные, а больные, за недостатком лучшего, стараются укрыться в грязи. Неприятно констатировать, но они мрут, как крысы.

– Мне кажется, они не особо ценят дар жизни, – возразил я, – дар крысиной жизни, хочу я сказать.

– Я вовсе не собирался осуждать их, – ответил Франк, – когда сказал, что они мрут, как крысы. Это просто констатация факта.

– Нужно все же учитывать, что трудно уберечь евреев от смерти в тех условиях, в каких они теперь живут, – сказал Эмиль Гасснер.

– Но многое уже сделано, – осторожно заметил барон Фользеггер, – чтобы снизить смертность в гетто, однако…

– В краковском гетто, – сказал Вехтер, – я установил, что семья умершего должна оплачивать его похороны. Результаты отличные.

– Я уверен, что смертность уменьшается с каждым днем, – иронично заметил я.

– Вы угадали, она уменьшилась, – сказал, смеясь, Вехтер.

Все рассмеялись и посмотрели на меня.

– Надо бы обращаться с ними, как с крысами, – сказал я, – и дать им крысиного яду. Это ускорило бы дело.

– Не стоит давать им яд, – сказал Фишер, – они сами мрут невероятно быстро. За прошлый месяц только в варшавском гетто их умерло сорок две тысячи.

– Процент умеренный, – сказал я, – если так пойдет дальше, через пару лет гетто останется пустым.

– Бесполезно делать расчеты относительно евреев, – сказал Франк. – Все расчеты наших специалистов оказываются на практике ошибочными. Чем больше они умирают, тем больше увеличиваются числом.

– Евреи упрямо заводят детей, – сказал я. – Во всем виноваты дети.

– Ach, die Kinder, – сказала фрау Бригитта Франк.

– Ja, so schmutzig! – сказала фрау Фишер.

– А, так вы заметили детей в гетто? – спросил меня Франк. – Они ужасны, nich wahr? So schmutzig! Все больные, заросшие коростой, пожираемые насекомыми. Если бы они не вызывали жалость, то были бы просто омерзительны. На вид так просто скелеты. Детская смертность в гетто очень высока. Какая смертность среди детей в варшавском гетто? – обратился он к губернатору Фишеру.

– Пятьдесят четыре процента, – ответил Фишер.

– Евреи – больной народ в полном упадке, – сказал Франк, – все дегенераты. Не умеют ухаживать за детьми и растить их, как это делается в Германии.

– Германия – страна высокой Kultur, – сказал я.

– Ja, nаtürlich, что касается детской гигиены, Германия на первом месте в мире, – сказал Франк. – Вы заметили огромную разницу между немецкими и еврейскими детьми?

– Дети гетто – не дети, – сказал я.

(Еврейские дети – не дети, думал я, проходя по улицам варшавского гетто, по гетто Кракова, Ченстохова. Немецкие дети – умыты. Еврейские дети – schmutzig. Немецкие дети сытно кормлены, хорошо одеты и обуты. Еврейские дети голодны, полуодеты, ходят босиком по снегу. У немецких детей есть зубы. У еврейских детей зубов нет. Немецкие детишки живут в чистых домах, в натопленных комнатах, спят в белых постелях. Дети евреев живут в убогих лачугах, в холодных, переполненных комнатах, спят на кучах тряпья и бумаги рядом с кроватями, где лежат мертвые и умирающие. Немецкие дети играют: у них есть куклы, резиновые мячи, деревянные лошадки, оловянные солдатики, пневматические ружья, дудки, конструкторы, рогатки – у них есть все, что нужно ребенку для игр. Еврейские дети не играют: им нечем играть, у них нет игрушек. Да они и не умеют играть! Да, еврейские дети из гетто не умеют играть. Это же дегенераты. Что за позор! У них единственное развлечение – идти за похоронной телегой, перегруженной мертвецами, и не мочь даже заплакать; или пойти посмотреть, как расстреливают их родителей и братиков за Крепостью. У них единственное развлечение – пойти посмотреть, как расстреливают маму. Вот развлечение для еврейских детей.)

– Конечно, нашим техническим службам нелегко управляться с таким большим количеством мертвых, – сказал Франк. – Нужно по меньшей мере двести грузовиков вместо нескольких десятков ручных тележек, которыми мы располагаем. Мы даже не знаем, где нам хоронить их. Это серьезная проблема!

– Надеюсь, вы их похороните, – сказал я.

– Конечно! Думаете, мы отдадим их родственникам на съеденье? – сказал, смеясь, Франк.

Все смеялись: «Ach so, ach so, ach so, ja, ja, ja, ach so, wunderbar!» Я тоже, конечно, рассмеялся. Это была действительно забавная мысль – не хоронить мертвых. От такого смеха у меня выступили слезы, особенно когда я вспомнил свои мысли. Фрау Бригитта Франк прижимала руки к груди и, откинув назад голову, в изнеможении смеялась:

– Аch so, ach so, wunderbar!

– Ja, so amüsant! – сказала фрау Фишер.

Обед близился к концу: мы дошли до ритуала «честь ножа», как называют его немецкие охотники. Закрывала «le cortège d’Orphée»[91](блеснул Франк знанием Аполлинера) молодая лань из лесов Радзивилла, которую двое слуг в голубых ливреях, следуя старой охотничьей традиции поляков, подали на стол проткнутой вертелом. Появление лани на вертеле с воткнутым в спину красным нацистским флажком со свастикой отвлекло гостей от разговора о гетто и евреях. Все торжественно встали и шумно приветствовали раскрасневшуюся от волнения фрау Фишер, которая с улыбкой и робким поклоном удостоила чести ножа фрау Бригитту Франк. С грациозным книксеном приняв из рук фрау Фишер длинный охотничий нож в серебряных ножнах с рукоятью из оленьего рога и легким поклоном вправо и влево посвятив жертву гостям и приглашенным, фрау Бригитта Франк обнажила нож и, положив начало церемонии, вонзила его в спину лани.

Неторопливо и умело, с терпением и элегантностью, вызвавшими у всех аплодисменты и возгласы одобрения, фрау Бригитта Франк отрезала со спины, бедер и груди лани широкие, толстые ломти нежного розового мяса, глубоко пропеченного жаром костра; с помощью Кейта куски распределялись среди сотрапезников согласно предварительному выбору, сопровождавшемуся покачиваниями головой, подмигиваниями, выпячиванием губ и прочими знаками сомнения и нерешительности фрау Бригитты Франк. Первым удостоился блюда я за мою «добродетель иностранца», уточнил Франк. Вторым, к моему глубокому удивлению, оказался сам Франк; последним, к еще большему удивлению, – Эмиль Гасснер. Конец церемонии был встречен общими аплодисментами, на что фрау Бригитта Франк ответила глубоким поклоном, исполненным, что приятно удивило, не без изящества. Нож остался торчать в спине лани возле красного флажка со свастикой, что, признаться, вызывало у меня чувство неловкости, к которому примешивалось чувство гадливости от слов сотрапезников, вернувшихся к разговору о гетто и евреях.