Книга Правила крови - Барбара Вайн

— Как ее звали? — спросил я.

— Вайолет, — сказала леди Фарроу. — Вайолет — так же, как и меня. Чудесное имя, вам не кажется? Она была такой милой женщиной. Именно она познакомила нас со Стенли; я была ее самой близкой подругой, так что наша встреча была предначертана судьбой.

Значит, эти двое женаты всего пятнадцать лет. Стенли избежал сиротской судьбы, потому что умирающая мать подыскала себе замену. Жену, которая, благодаря удаче или стечению обстоятельств, была ее тезкой.

Она словно прочла мои мысли.

— О, меня крестили не как Вайолет. Меня назвали Джин. Джин Смит. Но Стенли хотел, чтобы у меня было такое же имя, как у его матери, и теперь мне кажется, что меня всегда так звали. Я, если можно так выразиться, в гораздо большей степени Вайолет, чем Джин. Вторая Вайолет Фарроу, как я говорю.

Стенли, похоже, это нравилось. Он согласно улыбался. Леди Фарроу взяла фотографию, вздохнула и снова отложила.

— Ее жизнь была трагедией. Сначала это ужасное детство без матери, потом одинокая юность… Понимаете, Каспар не разрешал ей видеться с матерью. Он был таким жестоким человеком, таким безжалостным. В конце концов, что ему было нужно? Каспар сохранил детей, положение в обществе. Его все уважали. А она была обречена на полное одиночество…

— Прошу прощения, — перебил ее я. — О ком вы говорите, об Оливии или о Вайолет?

Леди Фарроу прижала палец ко лбу, словно указывая на больное место.

— Вайолет. Да, о Вайолет. О моей подруге. Бывает, я их путаю — представляете? Мать и дочь, обе такие несчастные, обе жертвы мужской жестокости.

— Не расстраивайся, дорогая. — Стенли накрыл ладонь жены своей. — Давай я налью тебе еще хереса.

— Спасибо. С удовольствием. Понимаете, ей было всего пять лет, когда сбежала ее мать. Я говорю «сбежала», разумеется, потому что Каспар довел ее до отчаяния. Оливия словно ждала, чтобы появился кто-то чуть более добрый и столкнул ее в пропасть… — леди Фароу продолжала в том же духе, а я размышлял, как остановить этот поток слов и направить ее мысль туда, куда мне нужно.

— Леди Фарроу, все это очень интересно, — наконец произнес я.

— Вайолет. Называйте меня Вайолет.

— Все это очень интересно, Вайолет, но меня интересует жизнь Оливии. — Я решил прибегнуть к лести. — Только от вас я могу из первых рук (на самом деле, скорее, из третьих) узнать о ней. Что она чувствовала, какой была.

К счастью для меня, Вайолет Фарроу, урожденная Джин Смит, не обиделась. Она задумчиво улыбнулась, потом покачала головой, чтобы смягчить улыбку. Света в комнате было достаточно, однако она протянула руку и щелкнула выключателем между ступней малахитовой дамы, державшей абажур с зеленым греческим орнаментом по краю.

— Вот, так лучше. Теперь я вас хорошо вижу. — Эти слова всегда служат для того, чтобы смутить слушателя. — С Оливией с самого начала обращались дурно. Говорили, что они не сошлись характерами, но на самом деле это означает, что Каспар был грубияном, а Оливия не привыкла к грубости. Совершенно естественно, что такая красивая, защищенная девушка отличалась самостоятельностью. Правильно говорят: женился на скорую руку, да на долгую муку.

Стенли и Вайолет Вторая явно не торопились со свадьбой; должно быть, им понадобилось лет двадцать, чтобы созреть — или получить разрешение матери.

— Почему на скорую руку? — поинтересовался я.

— Нет, нет, ничего подобного. — Леди Фарроу как будто обиделась.

Я едва удержался от смеха. Мне и в голову не могло прийти, что такое было возможно в высшем обществе в 1888 году. Другое дело Джимми Эшворт и Лен Доусон.

— Вайолет говорила, что Оливия хотела замуж. Понимаете, ей уже исполнилось двадцать семь. В таком возрасте нельзя оставаться одинокой. Каспар был первым из сделавших ей предложение мужчин, кого, как ей казалось, она сможет терпеть рядом с собой. То есть, не считая вашего прадедушки — это же был ваш прадедушка, да? Она говорила мне, что Генри Нантер был любовью всей ее жизни.

— Вы имеете в виду, вам говорила миссис Фарроу?

— Совершенно верно! Разве я не так выразилась? Ее мать рассказывала ей, что была страстно влюблена в Генри Нантера. И очень разочаровалась, когда из этого ничего не вышло. Понимаете, он бросил ее. Мне неловко говорить вам такое о вашем прадедушке, и я надеюсь, что вы не обидитесь. Уверена, он был чрезвычайно благородным человеком, хорошим врачом и все такое, однако он бросил мою… то есть Оливию.

— Они не были помолвлены, моя дорогая, — вставил Стенли.

— Она этого и не говорила. Оливия говорила, что они понимали друг друга. Ее родители все знали и одобряли. Генри Нантер подыскивал для них дом, смотрел несколько особняков в Мейфэр. — Действительно смотрел. И вдруг слова миссис Фарроу обрели смысл. Все это не просто фантазии, искаженные временем. — Оливия хотела жить на Парк-лейн. Сегодня практически невозможно представить, правда, чтобы кто-то захотел жить на Парк-лейн? Видите ли, она не хотела уезжать далеко от семьи. Они жили на Гросвенор-сквер. Вайолет склонялась к мысли, что в том доме, где теперь американское посольство, но я не знаю, так ли это.

Я взял в руки фотографию Оливии с родителями и сестрой Констанс, на фоне летнего дома, предположительно в саду на Гросвенор-сквер. Неужели у них был свой сад? Или это сквер на самой площади?

— Что же случилось? — спросил я.

— Ничего, — ответила миссис Фарроу с каким-то мрачным торжеством. — Совсем ничего. Он просто исчез из жизни семьи Бато. Это произошло летом восемьдесят третьего. 14 июня, в четверг, его пригласили на ужин на Гросвенор-сквер, а в полдень он сообщил, что не придет. Телефонов тогда, конечно, не было — то есть они только начали появляться. Генри Нантер, или, я бы сказала, доктор Нантер, не хотел никого обидеть — кстати, в то время он уже был сэром Нантером — и прислал записку с сообщением, что ему нездоровится. Так он написал. Оливия потом говорила, что впоследствии слово «нездоровится», прочитанное или услышанное, всегда вызывало у нее душевную боль.

— Но тогда она этого не могла знать, Ви, — заметил Стенли. — Ничто не указывало, что доктор Нантер собирается ее бросить.

— У нее было предчувствие несчастья. И она оказалась права. Оливия его больше не видела. «Нездоровится, — повторяла она. — Его болезнь заключается в нежелании видеть меня».

Я не стал спрашивать леди Фарроу, откуда она может знать подобные вещи и мыслимо ли, чтобы мать рассказывала дочери о таком. В тот момент мне больше всего хотелось вернуться домой, открыть дневник и проверить, присутствует ли пентаграмма рядом с записью от 14 июня 1884 года.

— Понимаете, ее отец хотел подать судебный иск о нарушении обещания. Тогда это было принято. В газетах помещали объявления, призывающие родителей остерегаться мужчин, которые могут неподобающим образом обойтись с их дочерями.