Книга Почему ты меня не хочешь? - Индия Найт

– Сносно, – отвечает папа, передавая мне багаж. – В туннеле как-то не по себе, словно на тебя давит вся толща океана. Ты не замечала?

– Странно, не правда ли. Давай, проходи. Кофе? Может, пообедаешь?

Вопреки естеству, наш диалог происходит не на французском. Мой папа обожает говорить по-английски.

– От бокала вина не откажусь, пожалуй. И хорошо бы еще такой английский сандвич, какие ты делаешь. У тебя замечательно получается. Ааа-х, – вздыхает он, со счастливым видом оглядывая гостиную. – Сейчас тут гораздо уютнее, чем в мой прошлый приезд. Более эстетично. Не так все уродливо.

– После развода я тут все переделала. Белое или красное? – спрашиваю я из кухни.

– Красное, дорогая. Красное, как кровь. Я возвращаюсь в гостиную.

– Вот, пожалуйста. А вот несколько сандвичей с огурцом, сделала специально для тебя. Чин-чин.

Папа научил меня говорить “чин-чин”, когда я была еще совсем маленькая, ибо был уверен, что это очень по-английски и очень мило. Мне не встречалось в жизни человека моложе шестидесяти, кто в самом деле говорил бы “чин-чин”, если только не был французом.

– Санте! – улыбается он, отпив большой глоток. – Ах, бокал жаркого южного солнца, – продолжает он, размахивая руками, как третьесортный актер. Я не стану вас утомлять деталями его произношения, скажу только, что говорит он с жутко-смешным французским акцентом, но очень быстро. – “Живой источник муз, источник вдохновенья”. – Этому он тоже меня научил.

Лет до шестнадцати я была уверена, что всякий раз, когда мне наливали стакан вина, я должна была процитировать эту строчку из стихотворения Китса, ибо папа меня уверял, что так поступают все настоящие лондонцы. На это моя мама только слабо улыбалась (слабая улыбка была ее коньком) и ни разу не пыталась разубедить ни его самого, ни меня.

Папе сейчас семьдесят, он очень высокий и занимает много места. Мне кажется, что он заполонил всю комнату. Он не просто присаживается, он заполняет собойдиван, а его скрещенные лодыжки экспроприируют всю площадь ковра. Мой отец – мужчина весьма дородный, размер его пуза, которое было бы под стать какому-нибудь шароглотателю, ясно свидетельствует о пристрастии папы к хорошим закускам и вину, только при этом у него еще и длинные ноги, так что он похож на большое дерево с наростом посередине. Некогда черные как смоль волосы теперь пестрят сединой, а маленькие, окруженные морщинками, голубые, почти бирюзовые глаза сверлят собеседника, как пара лазеров, и искрятся, как бенгальские огни.

Сегодня он надел розовую рубашку – у него их не меньше сотни, хотя он также любит фиолетовые и бледно-желтые – и свободный, но отлично скроенный вельветовый костюм цвета кофе с молоком. От него пахнет духами “Mouchoir de Monsieur”, и носки у него светло-зеленые. У папы женственные руки – длинные тонкие пальцы, слишком выразительные и часто украшенные кольцами. Я обожаю своего отца.

– Где Хани? – вопрошает он, уничтожая сандвичи – он их даже не откусывает, просто засовывает в рот целиком.

– Спит. Скоро проснется, наверное. Пап, ты надолго приехал? И чем будешь заниматься?

– Думаю, только на выходные. Так, погуляю здесь. Похожу по своим старым любимым местам. По следам былых преступлений. Но главное, схожу к своему портному. Только англичане еще помнят, что значит хороший стиль. В Париже мужчины одеваются как арабы-сутенеры.

– Что, все?

– Конечно.

– Дай знать, если захочешь прогуляться со мной.

– Ты могла бы встретить меня завтра, часов в шесть, в баре отеля “Риц”?

– Да.

– А где тот самый Фрэнк?

– Думаю, скоро будет.

– Ты с ним спишь?

– Нет.

– Хм, – папа бросает на меня лазерный взгляд. – Половое воздержание очень вредно для здоровья. И главное, это старит.

– Фрэнк очень мил, но не думаю, что мне стоит с ним спать.

– Очень плохо сказывается на нервах это воздержание, – настаивает папа. – Ты с кем-нибудь встречаешься?

– Нервы у меня в порядке, папа. Нет, но у меня есть... предложения. Не далее как сегодня утром поступило еще одно.

– Прекрасно. Так и должно быть. Можно мне еще вина?

– Конечно. – Я иду на кухню и возвращаюсь с бутылкой, наливаю и себе стаканчик.

Еще какое-то время мы сплетничаем, потом я иду будить Хани: если она разоспится днем, то ночью мы обе не сомкнем глаз. Папа визжит от восторга, объявляет Хани “красавицей” и тут же, к ее великому удовольствию, начинает играть в прятки, прячась за подушкой, но уже через пару минут ему это надоедает. Хани тем не менее продолжает смотреть на него влюбленными глазами и устраивается с плюшевой собачкой у ног дедушки.

– Я оставила тебе пирог с помидорами и салат, – говорю я, – и на десерт клубнику со взбитыми сливками. Кстати, – я смотрю на часы, – позже приедет Руперт. Со своей девушкой Крессидой.

– Муж?

– Да, он.

– Прекрасно, – хищно улыбается папа. Он обожает пугать Руперта – папа не перестает удивляться его английской поверхностности и бесхарактерности.

– А я иду на вечеринку с Фрэнком, помнишь?

– С которым ты не спишь.

– Точно.

В этот момент в замке поворачивается ключ, и через пару мгновений в гостиной появляется Фрэнк.

– Рад знакомству. – Папа вскакивает и сверлит Фрэнка взглядом. – Впечатляет.

– Взаимно, – улыбается в ответ Фрэнк. – Привет, милочка, – говорит он Хани, ероша ей волосы. – Привет, Стелла.

– Волосы – как на полотнах Тициана! – говорит папа ни к кому при этом не обращаясь. – Comme un renard<Как лис (франц.).>. Как росомаха.

– Лис, – поправляю я.

– Лис. Восхитительно. Молодой человек, вы – красавец.

– Стараюсь, – пожимает плечами Фрэнк. Он явно нравится моему папе больше, чем Руперт или Доминик. Что бы там ни думал себе Руперт, бывший тесть считает его не самым лучшим экземпляром мужской половины человечества. Что касается Доминика, то о нем, как о мужском материале, папа говаривал так: “Очарователен, спору нет. Но больше смахивает на лесбиянку”. А вот Фрэнк – как раз в его вкусе.

Думаю, дело в мужественности Фрэнка. Он не мог бы родиться девочкой, то есть ему на роду написано быть мужчиной. Руперт смазлив, Доминик – неженка, а вот Фрэнка в женственности никто и никогда обвинить бы не смог. Он отлично сложен – высокий, мускулистый, с длинными конечностями. И челюсть у него очень мужественная. Это верно, он красавец. Но цвет! Такойрыжий. Если бы он был другого цвета – брюнет, блондин или шатен, – то был бы просто находкой. Впрочем, похоже, он и так находка – судя по огромному количеству женщин, перебывавших в его постели, так что вряд ли он нуждается в моей жалости. Мимоходом спрашиваю себя, переспала бы я с Фрэнком, если бы он перекрасил волосы. И признал свою дочь, конечно.