Книга Врата Леванта - Амин Маалуф

В мэрии было так сумрачно и так малолюдно, что создавалось впечатление, будто мы вновь ушли в подполье. Моих друзей это отнюдь не печалило, ибо у них у всех сжималось сердце при мысли о совсем недавнем времени, когда каждый поступок имел значение: например, ходить по улицам, оставаясь неузнанным, было подвигом — ежедневным и бесконечным; тогда как сейчас ходить по тем же улицам, оставаясь неузнанным, было унылой и жалкой рутиной. Кому понравится пресная пища после четырех лет безудержного пожирания пряностей?

Но в то время я подобных сожалений не испытывал. Я не играл большой роли в Сопротивлении, самое большее — был статистом. Поэтому не ощутил этого внезапного падения из мечты в реальность. Едва выйдя из подполья, я вернулся в родную страну, где сохранить анонимность невозможно — там все друг друга знают.

Главное же, у меня была Клара. Хотя для нашего союза понадобилась война, я мечтал о мире, чтобы жить с ней. Отдавая дань вежливости ностальгическим воспоминаниям, я обожествлял будущее. Не только будущее наших совместных лет, но также и самое ближайшее. С первыми шагами в обществе той, которая носит отныне мое имя. Со всем, что мы сделаем вместе и впервые. Говоря друг другу, что это будет впервые каждый раз. Обеты влюбленного, да, но при этом свято исполненные — когда я обнимал Клару или даже просто брал ее руку в свои, у меня никогда не возникало чувства, будто это уже было, уже случалось, уже происходило. И что любовь прошла. Чувство можно сохранить неизменным — как и волнение. Не столь длинна жизнь, чтобы это успело наскучить.

* * *

Когда мы вернулись из Франции, отец устроил самое прекрасное празднество из всех, какие только бывали в доме Кетабдара. Перед отъездом я умолял его не совершать безумств. Он ответил просто:

— Доставь мне это удовольствие!

Я смирился. Отец совершил все безумства, которых я опасался. Два сменявших друг друга оркестра: один исполнял восточную музыку, другой — западную. Несколько сотен гостей. Стол настолько громадный, что его пришлось повернуть на бок, чтобы пронести сквозь двери — весьма широкие — столовой. Пиршественную оргию и иллюминацию мне даже неудобно описывать… Единственный раз в жизни отец, всегда клеймивший выскочек, вел себя как парвеню. Но зато он был счастлив. И Клара была счастлива. Чего еще желать?

А я? Разве я не был счастлив? Не хочу показаться брюзгой, однако любая праздничная шумиха оставляет меня равнодушным. Но все же счастлив я был. Счастлив тем, что произошло событие, которое столь шумно празднуют, счастлив тем, что мог время от времени брать Клару за руку, смотреть ей в глаза, слышать ее смех за своей спиной и говорить себе, что к концу вечера она, выбившись из сил, склонит голову на мое плечо. И еще я был счастлив вновь обрести тех, кого слишком давно не видел, — прежде всего мою сестру. Она приехала на это торжество из Египта вместе со своим мужем, с которым я никогда прежде не встречался…

Был там, разумеется, и дядя Стефан. Отец написал ему, а затем прислал за ним машину. От Хайфы до Бейрута не более ста пятидесяти километров — в то время этот путь занимал четыре часа с учетом всех остановок. Он приехал довольно рано, около полудня. У нас было время, чтобы познакомиться прежде, чем толпа заполонит дом.

Внушала ли мне опасения эта встреча? По правде говоря, нет. А вот Клара сильно нервничала. От родителей она унаследовала недоверчивое отношение к дяде. В чем, собственно, можно было его упрекнуть? В том, что он старый холостяк, бездельник и богач с причудами? Я был уверен, что они с отцом найдут общий язык. Оба были людьми девятнадцатого века, с которыми нынешнее столетие обошлось неласково, — несомненно, у них должны были найтись общие ностальгические сожаления.

Я немного испугался лишь тогда, когда моя сестра, появившаяся уже во второй половине дня, вошла в гостиную под руку со своим мужем. Представьте себе эту сцену: с одной стороны Махмуд — выходец из знатной мусульманской семьи, которому пришлось покинуть Хайфу по причине напряженных отношений между арабами и евреями, причем он уже предвидел, что вернуться в родной город ему не удастся; с другой стороны — еврей Стефан, уроженец Центральной Европы, который поселился, как назло, именно в Хайфе; и оба они — близкие родственники новобрачных…

Я решил ограничиться самым кратким представлением их друг другу: мой зять Махмуд Кармали — Стефан Темерле, дядя Клары. Они обменялись рукопожатием.

И тут мой отец громко произнес по-французски:

— У вас много общего. Махмуд родом из Хайфы. А дядюшка моей снохи теперь живет в Хайфе.

Мы с Кларой переглянулись и взялись за руки, словно желая вместе противостоять неизбежной стычке.

— Садитесь рядом, — продолжал отец, — вам, несомненно, будет о чем поговорить.

Он настаивал, вы понимаете? Но не думайте, что это была оплошность или бестактность. Скорее, это был вызов и в каком-то смысле бравада. Он глубоко презирал очень распространенную в Леванте манеру «щадить» самолюбие и соблюдать приличия, когда, например, хозяин шепотом предупреждает своих гостей: «Будьте осторожны, такой-то еврей!», «Такой-то христианин!», «Такой-то мусульманин!» В подобных случаях все стараются тщательно подбирать слова, избегая своих привычных выражений — тех самых, что произносятся только «между нами», — и заменяя их сладкоречивыми банальностями, которые якобы призваны оказать уважение чужаку, но в действительности выражают лишь презрение и неприязнь. Как если бы встречались представители разных биологических видов.

А что, если эти двое, которых усадили рядом, вцепятся друг другу в горло? Тем хуже: значит, они сами того заслуживают, вот и все. Он же считает своим долгом обращаться с ними как с людьми, попавшими в конечном счете в одну и ту же передрягу. Если они окажутся недостойными, тем хуже для них. А если из-за этого будет испорчен праздник? Опять-таки тем хуже: значит, мы все не заслуживаем подобного праздника!

Что касается нас с Кларой, то первой нашей реакцией был страх перед скандалом. Мы не проявили должного мужества, однако следует хоть немного поставить себя на наше место. Нам совсем не хотелось, чтобы взаимное озлобление проникло в наши две семьи. Наступили такие времена, что даже и брак наш оказался делом совсем не простым. Главной же целью было защититься от окружающей нас ненависти…

Но это была первая, инстинктивная, реакция. Во взгляде, которым мы обменялись, иронии было не меньше, чем опасения. И мы безмолвно попятились к выходу — можно сказать, испарились…

Вернулись мы через час. Как раз в тот момент, когда наша парочка, продолжавшая восседать в гордом одиночестве на том же самом месте, дружно расхохоталась. Тут и мы с Кларой рассмеялись, вторя им с порога, хотя причину веселья, естественно, не знали — но мы чувствовали облегчение, и одновременно нам было немного стыдно за наши чрезмерные страхи.

Едва заметив наше присутствие и наши любопытные взгляды, Махмуд и дядя Стефан одинаковым жестом подняли рюмки в знак приветствия.

Можно было подумать, что это лучшие в мире друзья. Как бы мне хотелось, чтобы впоследствии так и оказалось… Но нет, увы. Наверное, было уже слишком поздно.