Книга Персеиды. Ночная повесть - Марианна Гончарова

– Ну вы и пьете, Катерина Борисовна.

Катька в ответ (моя порода!) только рассмеялась. И взялись они вместе из этих пробок делать всякие чудеса: кукол, зверушек, украшения, всякие полезные гаджеты для кухни – подставки, держалки и прочую красоту. Склеивали, скручивали проволочкой, а сверху обматывали туго цветными толстыми шерстяными нитками. Я просто удивляюсь, как Танька умеет разглядеть в непригодных вещах, засоряющих планету, их новую радостную и полезную жизнь.

Словом, к моей сестре в ее клуб потянулись дети. Она без разбору принимает всех. А поскольку наша планета до отказа набита всяким хламом, поэтому и нужно учить таких вот новых маленьких Танек и Ванек, чтобы они воспитывали и учили других – смотреть, видеть, создавать, давать новую жизнь старым вещам.

Катя ни с одним ребенком не сюсюкает. Как-то притащился к ней один человечек, хоть и маленький, но солидно-мрачный, ворчливый, зачем пришел – непонятно. Сидел и бормотал что-то на своем языке, такой раскосоглазый, широколицый. Видно, приехал в Россию недавно, по-русски почти не говорил, понимать-понимал, а говорил плохо. От этого, как потом признался сам, и был печален, в школе учиться тяжело, проблемы. Ничего он делать не хотел, ничего у него не получалось. Катюша присела рядом с ним и под тихую, спокойную беседу они вдвоем такую красивую штуку склеили специальным пистолетиком, который в сеть включается и горячим клеит, специальными ножичками подрезали, кисточками подкрасили. Сделали такую красивую, как он сказал, «вэшдь», что, правильно поняв его умоляющий взгляд, Катька отдала ему «штуку» домой, для мамы. На следующий день он пришел опять, заглянул в комнату, такой луноликий:

– Я пришела, – сообщил робко.

– Заходи, дорогой, садись, вон твое место, – улыбнулась моя сестра.

– А вы мена запоминал?

– Конечно, – кивнула Катя.

– Ну и как мене имя? – Голос ребенка дрогнул, видимо, он часто сталкивался с такой проблемой, когда учителя тыщу раз переспрашивали имя новичка.

– Ты – Азизбек.

Круглое личико мальчишки засияло, он победно поднял руку сжатым кулаком вверх – йес!!! – помнит. Эта учительница помнит его имя! Он протянул липкую от леденцов свою лапку и солидно представился:

– Азизбек Нурланбекович Гульбиддинов.

– Екатерина Борисовна Гончарова, – серьезно ответила мальчику Катька.

– Дааа, – вздохнул Азисбек Нурланбекович, – сложная у вас имья. Но я учить. Я сюда к вам всегда ходить. До старость.

Катька согласно кивнула.

И как она не устает возиться. То игрушки «валяет», то лобзиком вырезает. То какие-то мельчайшие густые кружева плетет, то гигантские кулисы шьет, такие, что специально ей поставили швейные машины в спортивном зале. Нигде в другом месте эти кулисы не помещаются. Даже не представляю, как она это делала.

Недавно Катя воссоздавала старинные костюмы, кропотливо и детально. В этих копиях было все: и вышивки, и прошвы, и тесьма, и аппликации, и нижние юбки. Ей специально принесли коллекционный костюм XIX века из ансамбля «Марий Эл», в котором танцевали национальный марийский танец «Возьмешь ли шапку, девушка?».

Да, так вот Катька мне позвонила, спросила, где я.

И я ответила:

– На крыше.

– Ну и правильно, – ответила Катюха и замолчала.

– Сижу, – ответила я.

– Ну и правильно, – опять ответила Катя и молчит.

– Жду.

– Ну и правильно, – опять соглашается Катюха. Вот терпение у нее – как у пограничника с собакой. В дозоре. Молчит и ждет. И ведь знает, что я все сейчас ей выложу.

– Скоро полетят Персеиды. Буду загадывать желания. Что тебе загадать?

– То же, что и себе. Два раза. – Как в ресторане, сказала Катя, прыснув в трубку.

– Как поживает Азизбек?

– Нормально. Родители его довольны. Уже неплохо говорит по-русски, потому что постоянно ходит к нам в Домик, общается с детьми, с руководителями, со мной.

– Имя твое выучил?

– Почти, – замялась Катька, – путает. Говорит «Наташя». – У Катерины есть еще один талант, она владеет искусством драматургии, умеет поставить финал маленькой пьесы, скетча и диалога практически идеально. «Наташя», – говорит она, чмокает трубку и отключается.

Вспомнила еще про Катю. Платье.

С вечерними платьями у нас в семье проблема. Все не так. Казалось бы, мы уже давно должны были понять, что главное – никому не поручать покупать такое платье – это плохо кончится. Но нет, мы не прислушиваемся к предупреждающим покашливаниям судьбы и продолжаем делать ошибки. Вот, например, моя двоюродная сестра Ирочка выходила замуж, и родственники из Мельбурна выслали ей в Одессу свадебный наряд. За полгода выслали, как только узнали, что она выходит замуж. Но посылка с нарядом где-то застряла. Ждали-ждали, на почту звонили, бегали, спрашивали – нету.

Тогда Иркина мама, тетечка моя, звонит им, австралийским родственникам, по телефону и говорит:

– Вот напрасно вы в декларации написали «Свадебный наряд».

– А что мы должны были написать? Ну вот, например, что? – обиделась другая моя тетечка, которая в Австралии.

– Ну хотя бы, например, «облачение раввина». А еще лучше – книги. Вот! Книги. Посылку точно никто бы не украл. А так Ирке придется выходить замуж в чем попало.

И тогда австралийские родственники нашли какого-то Женю, который летел из Мельбурна… в Новосибирск и передали с ним новый наряд, еще лучше прежнего. Женя прилетел в Новосибирск. И оттуда из рук в руки стали передавать Иркино платье, сначала в Иркутск, потому что туда летели знакомые новосибирского Жени, а знакомые этих иркутских знакомых новосибирского Жени должны были лететь потом в Воркуту, откуда была возможность передать платье в Горький, сейчас это Нижний Новгород. И уже оттуда университетский профессор Воронцов, который сам-то летел налегке, вез только научную работу, практически прорыв в лингвистике, по просьбе друзей вынужден был тащить саквояж с кринолином, туфельками, фатой и диадемой в Москву. И ведь ему строго-настрого приказали: там платье, не сказали какое, – смотрите не потеряйте, а то одно уже потерялось. И профессор Воронцов взял платье с собой в салон самолета как ручную кладь. И его спросили, а в саквояже у вас что, и профессор ответил без запинки:

– Научная работа «Развитие активной компроментантности в условиях адиабатической консенквентости германской группы языков начала тридцатых годов четырнадцатого века нашей эры». И глаза его загорелись, мол, а? Ну как?! Но аэропортовского контролера консенквентностью не возьмешь, и он переспросил:

– А еще что?

– А, – отмахнулся профессор ручкой, – барахло какое-то.

– Ваше? – с удивлением поинтересовался офицер.

– Нет, зачем мне, – замотал профессор головой. – Не мое, конечно.