Книга Двуликий любовник - Хуан Марсе

Говоря все это, он причудливо и выразительно жес­тикулировал. Норма смотрела на него как заворожен­ная.

— Я слышала, он стал уличным попрошайкой, —

сказала она. — Это правда, что он играет на скрипке на ступенях метро?

— На аккордеоне.

— Он никогда не рассказывал, что умеет играть на аккордеоне.

— О том, что он акробат и чревовещатель, он вам тоже наверняка не рассказывал. Он всегда этого не­много стеснялся, бедолага.

— А где он выучился играть на аккордеоне?

— Это было еще в детстве. Его научил Маг Фу-Цзы, фокусник. Этот маг был мастер показывать всякие фо­кусы, такие, что словами не опишешь... Он не был Ма­ресу хорошим отцом, но пацан его очень любил. Не го­ловой, понимаете? Он сердцем его любил. А повелева­ет нами сердце, сеньора.

Норма сдержанно улыбнулась.

— Как мило вы это сказали.

— Вы находите? — Чарнего прикрыл свой изумруд­ный глаз, искоса поглядывая на Норму.

— А вы тоже играете в метро?

— Нет, сеньора. Я много лет проработал в Герма­нии. Кое-что удалось скопить. Я представляю одну очень престижную марку итальянских жалюзи... Но мы с Маресом друзья с детства. Мы выросли вместе, в од­ном квартале.

— Я знаю. На улице Верди, в самом верху.

— Именно там, сеньора. Очень славное место. Вы там бывали?

— Жоан не любил говорить о своем детстве. Даже про семью ничего не рассказывал.

— Семьи у него давно нет. Один в целом мире, как пес.

— Ах, не говорите так!

— Это чистая правда, сеньора. У меня просто серд­це разрывается, когда о нем думаю.

— Но у него же есть друзья...

— Пара оборванцев. Конченые люди, как и он сам.

Очки слегка соскользнули вниз, и Норма быстро поправила их безымянным пальцем. Этот жест, холод­ный и брезгливый, ясно свидетельствовал — она не имела ничего общего с кончеными людьми.

— Но... Были же у него какие-нибудь женщины, — сказала она ровным тоном. — Хоть одна женщина при­няла в нем участие?

— В его собачьей жизни есть только одна женщи­на: вы.

Норма почесала коленку и вздохнула.

— Что поделаешь... Мне очень жаль. Ну а как у него с деньгами?

— Денег у него достаточно, сеньора. Он зарабаты­вает на хлеб честно и достойно. С этим у него все в по­рядке. А вот жизнь — совсем дерьмовая. Если бы вы только знали, сеньора, как он проводит свои дни, как убивает время с утра до вечера! Да вы бы заплакали, ес­ли бы узнали...

Рассуждая, Марес поднялся с кресла и принялся тя­желовато, словно на нем старинный костюм знатного сеньора, расхаживать по гостиной, не забывая немно­го прихрамывать. Неторопливый и мужественный, с откинутыми локтями и поднятым подбородком, он ловко, как волчок, поворачивался на каблуках, кокет­ливо держа руку на талии. Его слегка презрительный гордый профиль четко вырисовывался на сдержанном фоне темных занавесей, закрывающих высокие окна.

Он прервался на полуслове и отработанным жестом, словно и вправду стал другим человеком, закурил сига­рету.

— Простите, сеньора... Может, вам неприятно слы­шать о Жоане Маресе? Или вас пугает огонь прежних чувств и вы боитесь счастливых воспоминаний о про­шлом, о той великой любви, которую вы к нему чувст­вовали когда-то, ставшую лишь пеплом на ветру?..

Очарованная Норма Валенти моргнула.

— Нет, — ответила она спокойно. — Жоан для меня даже не воспоминание. Он — ничто.

— Не говорите так, сеньора, ради бога! У вас нет сердца!

— Да, вы правы.

Марес заметил, что она пристально изучает его, и, продолжая говорить, смотрел куда-то в сторону, стара­тельно избегая ее взгляда.

— Дом у вас, сеньора, — настоящий дворец... Потря­сающе. Кстати, Жоан мне рассказывал о ваших тетуш­ках. Они живы?

— Тетя Марта умерла.

— Примите мои соболезнования. Я передам Жоану.

— Он любил ее.

— Да, кажется, кое-что еще припоминаю... Жоан просил, чтобы я узнал у вас, когда вы хотите развес­тись. Сейчас в этой стране развестись — пара пустяков.

— Да, надо бы это уладить, — вздохнула Норма. — Что касается меня, то мне все равно, я не собираюсь снова выходить замуж Она продолжала разглядывать его задумчиво и с любопытством. Это был умный взгляд, который при других обстоятельствах польстил бы любому мужчине.

Но Маресу стало не по себе. Еще секунда — и она рас­кроет меня, подумал он. Закричит, устроит истерику, будет унижать меня, осыпать оскорблениями. Ее под­слеповатые глаза, дремлющие за толстыми стеклами очков, может, и не сразу заметят подлог, но чуткий ка­талонский нос унюхает фальшь подставного чарнего за километр.

Но чем активнее он демонстрировал свои мужест­венные движения и нарочито грубоватые манеры южанина, тем более доверчивой и довольной казалась она. И одновременно более осторожной, более рас­четливой: она смотрела на него так, словно мысленно уже прикидывала кое-какие варианты. Вскоре Марес окончательно успокоился и целиком отдался игре. Со­вершенствуя и дорабатывая черты своего героя, он придумывал для него все больше ужимок и характер­ных жестов, а иногда позволял ему даже кокетство: улыбаясь уголком рта, поправить на глазу повязку или пригладить волосы, задумчиво изучая ноги Нормы. Он знал ее достаточно, чтобы понять, как она относится к собеседнику, и Фанека ей определенно нравился или, по крайней мере, интересовал ее.

— Вы мне говорили по телефону о каком-то сюр­призе, — напомнила Норма. — О чем-то, что принад­лежит Жоану...

— Точно. Несколько школьных тетрадок, где он за­писывал свои воспоминания. Я подумал, что вам, на­верное, будет приятно хранить их у себя.

— Жоан дал их вам для меня?

— Да что вы! Этот злодей хотел все сжечь, но я их спас.

— Вы захватили с собой тетради?

— Нет. А вам было бы интересно?

— Умираю от любопытства, — улыбнулась Нор­ма. — Там, наверное, много интимных подробностей?

— Да, есть кое-что... Он вспоминает, как вы, сеньо­ра, его бросили. Но в основном он пишет о нашем дет­стве, о том, как мы пацанами бегали по кварталу, обо мне... И об этом особняке, когда вас еще на свете не было.

— Мне бы очень хотелось прочесть.

— Я принесу их. А может, вы хотите увидеться где-нибудь в другом месте? — осмелился он наконец.

В течение нескольких секунд она, казалось, обду­мывала его предложение. Ее глаза за выпуклыми сфе­рами стекол потупились, затем она осторожно взгля­нула на гордую кудрявую голову андалусийца, на его насмешливый змеиный глаз. Она по-прежнему каза­лась спокойной и холодноватой:

— Да, лучше вам еще как-нибудь зайти.