Книга Хорошая плохая девчонка - Скотт Брэдфилд

Я старалась лежать очень тихо.

Но я слушала.

— Все это тесно связано со словом, которое я выучила сегодня. Ты ведь не заснешь, не узнав моего сегодняшнего слова, Ла? Мое сегодняшнее слово — контуры. Чувствуешь, как звучит это слово и какой оно красивой формы? Контуры. Как, скажем, в предложении: «Контуры моего маленького пениса по-настоящему уродливы». Это слово объединяет собой сущность и форму предмета. Например, у таких девушек, как мы, Ла, есть эти самые контуры. Завтра расскажу об этом профессору Реджинальду.

— 46

Сегодня надзиратель Харрисон сделал мне настоящий подарок, который стоит всего того, что я когда-либо делала и еще сделаю для него.

А ведь, признаться, сделала для него уже немало.

Запись частного разговора

17 сентября 2002 года, 14.05, договор между больницей Оклахомы и подсудимой (см. приложения) предварительное согласие подписано заключенной и ее представителем в суде Джошуа Бирнбаумом 7 февраля 2000 года

(см. документ № DR/02/HBG/44)

— Сюрприз, папочка! С днем рождения!

— …

— Надеюсь, сюрприз удался. Надзиратель Харрисон так неожиданно привез меня сюда, что я не успела позвонить и предупредить, и… ты выглядишь…

— …

— Ты выглядишь гораздо лучше, папа. Правда. Ты выглядишь…

— …

Извини. Я так рада тебя видеть.

— …

— Пожалуй, я присяду. Поездка была долгой и…

— …

— Я знаю, мне не следует этого делать, но я не могу остановиться.

— …

— Я просто устала, вот и все.

— …

— Это контролер передачи. Надзиратель Харрисон записывает все, о чем мы говорим, из соседней комнаты. Но беспокоиться совершенно не о чем. Надзиратель Харрисон вполне надежный человек.

— …

— Хотя не знаю, как насчет доктора Франклина. Надеюсь, к тебе он относится лучше, чем ко мне.

— …

— Все вокруг просто с ума посходили на записях. К примеру, надзиратель Харрисон все записывает на пленку, потом расшифровывает записи и подшивает документы в письменном виде к моему делу, хотя не знаю, зачем ему это. Наверное, ему нужно защищать свою профессиональную репутацию, я так понимаю. Что же, я совсем не против. Мне-то нечего скрывать. Я вся на виду. Так ведь, папа?

— …

— Не знаю, сказал ли тебе доктор Франклин, но я оставила тебе конверт с деньгами в сейфе больницы. Если тебе вдруг что-нибудь понадобится, закажи это через местный магазинчик. Когда ты проснешься, папа, ты не будешь ни в чем нуждаться. Я обо всем позаботилась.

— …

— Если бы мне позволили, я перевела бы тебя в одну из больниц Калифорнии. Но, к сожалению, там требуется для тебя легальная прописка.

— …

— Надежда умирает последней. Ведь так ты меня когда-то учил?

— …

— Все-таки скользкий он тип, этот доктор Франклин, особенно если учитывать, сколько денег мы платим за лечение. Корчит из себя какого-то святошу. «Мы не можем держать твоего отца в нашей больнице, он вводит в депрессию работников. Он вводит в депрессию меня самого и мое окружение. Твоему отцу не становится лучше, он превращается в огромный пролежень, моральную и этическую дилемму». И прочая чепуха. Не могу поверить, что он осмелился сказать мне все эти вещи в лицо, мне, твоей единственной дочери. Я, однако, была с ним очень сурова. Я ему этого так просто не оставила. Я сказала, что плачу вам не за то, чтобы вы критиковали моего отца, доктор Франклин. Я плачу вам за то, чтобы вы его лечили. Так что лечите его. И делайте все, чтобы ему стало лучше. И прочь с дороги.

— …

— Ты должен был это видеть, папа. Ты бы гордился мной.

— …

— Давай включу какую-нибудь музыку, папа? Как насчет джазового саксофониста Коулмана Хокинса? Он тебе всегда нравился.

— …

— Сейчас найду какую-нибудь хорошую песню. Мне уже пора.

— …

— Нет, надзиратель Харрисон сам лично отвезет меня назад. Так ведь, надзиратель Харрисон? Привет? Просто проверка связи.

— …

— Мы все время шутим и смеемся вместе с надзирателем Харрисоном. Он мой лучший друг в тюрьме.

— …

— Честно говоря, все заключенные навевают на меня скуку. Если бы у тебя был выбор, с кем бы ты предпочел дружить — с заключенными или с надзирателями? Не такой уж и сложный выбор, так ведь? Ответ очевиден.

— …

— Думаю, мне надо идти. Но я позвоню, хорошо? Когда тебе станет лучше, ты тоже звони. Но в любом случае не беспокойся ни о чем, просто выздоравливай поскорее.

— …

— Я тоже тебя люблю. Скажи, ты чувствуешь, что я сейчас делаю? Это я тебя крепко и звонко поцеловала. Вот еще один раз.

— …

— Пока.

На обратном пути в тюрьму я чувствовала себя очень подавленной и рассеянной, что всегда раздражает надзирателя Харрисона. Поэтому вскоре он пересел на переднее сиденье к охранникам. Чтобы я не забывала, кто из нас начальник.

— В ней есть нечто такое, — говорит он охранникам, но достаточно громко, чтобы и я его слышала, — что заставляет тебя считать ее своей маленькой девочкой. Не знаю, как у нее это получается, она буквально влезает к тебе в доверие. И ты уже не можешь не думать о ней. Она твоя маленькая девочка. Беззащитная малышка. И ты хочешь дать это своей малышке. Ты знаешь, кто она, и она знает, кто ты, но тем не менее ты хочешь дать ей это, поставить ее на колени в камере и дать ей то, что она хочет. Ты чувствуешь себя ее единственным возлюбленным. Ты тот мужчина, который ей нужен. Только ты можешь ее спасти. Только ты можешь сделать ее счастливой. Берегитесь ее, ребята! Не смотрите на нее, не разговаривайте с ней и не дотрагивайтесь до нее даже случайно. Ты проверил еще раз железные наручники на ногах, Эл? А эти болты, они крепко привинчены к полу? Черт возьми, их нужно скреплять паяльником. Остановись, я переберусь назад, проверю, как она там, и посмотрю, успокоилась ли. Опять эти звуки. Их почти не слышно, но они доводят тебя до сумасшествия. И еще этот ее взгляд, он меня по-настоящему пугает. К ней нужен специальный подход. И она получит его от своего надзирателя Джека.

Путь назад показался мне длиннее пути туда.

Я смотрела на него не отрываясь.

— 45

Сегодня я получила два важных для меня письма. Большинство писем, обычно не представляют для меня особой важности.

Первое было от Оливера, над которым, по моим подозрениям, поработала рука цензуры (точнее, рука надзирателя Харрисона). Вот оно: