Книга Счастье Зуттера - Адольф Мушг

— Детям? — спросил Зуттер.

— Королям детей, — сказала Руфь, — я это знаю. К сожалению, благородный господин так и не домечтался до своего, да и мечты у него бывали ложные.

— Разве можно иметь ложные мечты? — удивился Зуттер.

— Можно, — серьезно ответила она. — Ложные мечты — это самое дурное, что бывает на свете. Ими люди убивают себя, и вовсе неважно, что тебя лишит жизни, это может быть все что угодно, первый встречный.

— Расскажи мне о ложной мечте благородного господина Хуго, — попросил Зуттер.

— У него были реальные сыновья, и были истинные, — сказала Руфь, — и самым истинным из всех был он сам, в детстве.

— Когда был Лорисом, — сказал Зуттер.

— Да, — подтвердила Руфь, — и когда время их разлучило, благородный господин стал мечтать о том, что юный принц, которым он когда-то был, не его реальный, а значит, и не истинный сын. Это был совсем не он сам. И это действительно так! Волшебное свойство Лориса заключалось в том, что он не был только самим собой. А иначе как бы он мог стать моим женихом? Он был и мной, он был даже тем, кем я никогда не была и не могла быть. Он был невинной девушкой, которая приходит к своему богу, и юным богом, который проведывает свою бессмертную бабушку; а если бабушка оказывается смертной, это тоже ничего не меняет. Все боги и богини приходили к Лорису, даже из самых глубоких времен, и в его устах становились воспоминаниями о самих себе, о своей бессмертной юности. Думаешь, мне было трудно делить Лориса со всеми этими созданиями? Без него я даже не узнала бы, что они существуют. А теперь представь себе, Зуттер: благородный господин, этот уже почти окаменевший человек, вдруг начинает мечтать, что все — и свадьбы богов, и дни рождения короля — он выдумал, что все было не совсем настоящим и потому неистинным. Этого-де он, принц в коротких штанишках, никак не мог испытать. И он приказал себе жить только реальной жизнью, страдать реальными страданиями, любить реальных женщин и иметь реальных детей. Не удивительно, что один из них его убил. Стань он моим, я позаботилась бы о нем иначе. Я бы нашептывала ему: ты видишь ложный сон, не надо с ним просыпаться. Ты не только тот, кем когда-то был. Тот, кем ты не являешься, кем никогда не был, тоже принадлежит тебе, считай, что тебе его подарили. Не старайся жить так, как мы, обыкновенные смертные, страдать, как мы, и под конец стать как мы — даже если ты и можешь это делать. Это тебя погубит. Тебя убьет дурацкое время. Ты будешь выглядеть так же глупо, как и оно само. Ты вставишь себе искусственные зубы, лицо у тебя вытянется, на верхней губе появятся противные усы: каково тогда богине будет целовать тебя! Даже мне — и то не захотелось бы. Не стану я с такими усами обманывать моего Зуттера. Пожалуйста, оставайся таким, каким ты никогда не был, и перестань думать о том, что у тебя не было настоящей юности. Зато ты сам был у юности, у юности богов, демонов и бабушек, у юности всего мира. Даже юность времени не обрела бы голоса без твоих уст…

Руфь, сидя в своем высоком кресле, говорила так тихо, что Зуттеру, чтобы разобрать ее слова, приходилось наклоняться.

— И что стало с Геварой? — спросил он.

— Что с ним стало, Зуттер? — переспросила она. — Ты имеешь в виду придворного проповедника?

— Любого из них.

— Антонио я сама не захотела. А Эрнесто мне все равно не достался бы. Но Лориса я оставила себе.

— И меня в придачу, — сказал Зуттер.

— Кто знает, — сказала она. И добавила шепотом: — Мечтатель не знал, что его любят. А когда узнал, то решил, что они не любят его больше. Потому что узнал. Должно быть, он был прав. Знание убивает. Поэтому он и окаменел.

— Кто, Руфь, кто больше не любил его?

— Боги, — ответила она. — Зуттер, обними меня.

У Руфи на полке, где лежали ее камешки, было немного книг, полка была все та же, что и в студенческие годы, — доска, опорой которой служили кирпичи. Когда-то над ней висел портрет пламенного революционера, теперь стена была пустой. Раньше к ее книгам Зуттер не притрагивался, но теперь, оставшись один, все чаще читал их. Кошка устраивалась у него на коленях. В томике Гофмансталя «Стихотворения и маленькие драмы» он искал следы серебристого карандаша Руфи и нашел их рядом с этими строчками: «Он и не думал все, что пережил, — / скитанья прежние, о прошлом память, / сплетенья рук, соединенья душ — / считать своим главнейшим достояньем…» «Он чужд мне, словно бессловесный пёс, / И близок, словно плоти часть моей».

18

Зуттер прилег на кровать. Стук в дверь. Входит мужчина. На правом плече у него болтается раздувшаяся сумка, в левой он держит огромный полиэтиленовый пакет.

— Циммерман, — представляется он. — Пастырь при больнице, вероисповедание цвинглианское. Надеюсь, не помешал.

Циммерман выражает сожаление, что не смог прийти раньше. Он посещает больных по пятницам. В ту пятницу Зуттер лежал в реанимации. И спал. Спал беспокойным сном. Но сегодня вид у него такой, что впору поздравлять. С выздоровленьицем! Бежать за цветами уже поздно, но Зуттер скоро увидит, как они расцветают в его саду.

— Прошу вас, садитесь.

— Благодарствуйте, с удовольствием присяду. Но сперва надо кое от чего избавиться.

Циммерман пристраивает на кровать, к ногам Зуттера, свою сумку, потом открывает полиэтиленовый пакет и выкладывает его содержимое. Темно-синий непромокаемый плащ. Электробритву немецкого производства. Песчаного цвета вельветовые брюки, такую же куртку, однотонную, но в рубчик, рубашку из синей джинсовой материи, стопку нательного белья, пару черных носков. Все не новое, но чистое, купленное Руфью, когда она еще могла выходить из дома.

— Ботинки ваши не пострадали, их вполне можно носить.

Зуттер молчал.

— В пятницу, когда мне не удалось с вами поговорить, — сказал, присаживаясь на стул, посетитель, — я позволил себе зайти к вам домой, чтобы сообщить о случившемся вашим близким. Но на мои звонки никто не отозвался. Вы одиноки. Ничего не поделаешь. Я присел отдохнуть в вашем садике, так как немного устал. Замечательная архитектура. Я попытался представить себе, как вы тут живете, но вдруг взгляд мой упал на кадку с пальмой. Не рано ли выставлять ее на улицу в апреле? Хозяин понадеялся на Бога, подумал я, или рассчитывает на тепличный эффект.

— Она простояла там всю зиму, — сказал Зуттер.

— Значит, понадеялись на Божью помощь, — заметил посетитель. — Или впали в депрессию.

— Вы не видели кошку? — поинтересовался Зуттер.

— Рыжую тигрицу?

— Черную, с белым рисунком. Не очень большую.

— К сожалению, не видел.

— Рыжая — ее смертельный враг. Значит, моя кошка ушла из дому.

— Воробей с крыши не свалится, и кошка никуда не денется, — успокоил Циммерман.

— Вы, значит, забрались в мой сад, — сказал Зуттер. — А как у вас оказалась моя одежда?