Книга Величайший урок жизни, или Вторники с Морри - Митч Элбом

— Я выбрал себе погребальное место.

— Где же это?

— Недалеко отсюда. На холме под деревом, возле пруда. Тихое, безмятежное. В таком месте хорошо размышлять.

— Вы там собираетесь размышлять?

— Я там собираюсь лежать мертвым.

Морри зашмыгал. И я вместе с ним.

— Ты будешь приходить меня навещать?

— Навещать?

— Так, прийти поговорить. Например, во вторник. Ты же всегда приходишь ко мне во вторник.

— Мы ведь люди вторника.

— Точно. Люди вторника. Так что, придешь?

Как же он ослабел за эти последние дни.

— Посмотри на меня, — попросил Морри.

— Смотрю.

— Так ты придешь ко мне на могилу? Рассказать о своих проблемах?

— О моих проблемах?

— Да

— И вы мне поможете их решить?

— Помогу чем смогу. Как обычно.

Я представляю себе его могилу на холме возле пруда — клочок земли, куда его поместят, засыплют землей и положат сверху камень. Через несколько недель? Или несколько дней? Я представляю, как сижу там один, скрестив руки на коленях, уставившись в пространство.

— Это будет совсем не как обычно. Я не услышу, как вы говорите.

— А… как я говорю…

Морри закрывает глаза и улыбается.

— А давай сделаем так. После того как я умру, говорить будешь ты. А я буду слушать.

Вторник тринадцатый. Мы говорим о совершенном дне

Морри захотел, чтобы его кремировали. Он обсудил это с Шарлотт, и они решили, что так будет лучше. Морри пришел навестить его давнишний друг Эл Аксельрод, раввин из университета Брандейса, которого они попросили вести похоронную службу, и Морри сказал ему, что предпочитает кремацию.

— И еще, Эл…

— Что, Морри?

— Проследи, чтобы меня не пережарили.

Раввин остолбенел. А Морри теперь мог с легкостью подшучивать над своим телом. Чем ближе он был к концу, тем больше ему казалось, что тело — лишь шелуха, оболочка души. Оно увядало, превращаясь в бесполезные кости и кожу, и потому с ним теперь легче было расстаться.

— Мы страшно боимся самого вида смерти, — сказал Морри, когда я сел рядом с ним.

Я поправил микрофон у него на воротнике, но он все равно падал. Морри закашлялся. Он теперь кашлял почти без остановки.

— Я на днях читал книгу. Так в ней сказано, что как только кто-то умирает в больнице, его сразу накрывают простыней, подвозят к чему-то вроде люка и спускают вниз. Стремятся поскорее убрать умершего куда подальше. Как будто смерть заразна.

Я возился с микрофоном, а Морри наблюдал за моими руками.

— А она не заразна. Она так же естественна, как и жизнь. Она — часть врученного нам комплекта.

Морри снова закашлялся, а я весь напрягся, в любую минуту готовый ко всему. Ночью профессору теперь было совсем худо. Поспать удавалось лишь час-другой, а потом он просыпался от дикого, удушающего кашля. Дежурившая медсестра входила в спальню, стучала по его спине, пытаясь выбить мокроту. Но даже если удавалось привести дыхание в «норму» — а удавалось это теперь только с помощью кислородного аппарата, — на следующий день Морри был совершенно разбит.

Из носа у него теперь торчала кислородная трубка. Я с ненавистью смотрел на этот символ беспомощности. Так и хотелось ее выдернуть.

— Прошлой ночью… — тихо заговорил Морри.

— Да? Прошлой ночью?

— У меня был жуткий приступ. Он длился долгие часы. Я думал, что не выживу. Кашель не прекращался. Дыхания почти не было. Вдруг у меня закружилась голова… и я ощутил какую-то умиротворенность; я почувствовал, что готов отойти.

Глаза Морри расширились.

— Митч, это было совершенно невероятное ощущение. Чувство принятия того, что происходит, чувство умиротворенности. Я подумал о том сне, что видел на прошлой неделе, — сне, когда я переходил мост в неизвестное. Это было ощущение готовности идти туда, куда предназначено.

— Но ведь этого не случилось?

Морри помолчал. А потом легонько замотал головой:

— Нет, но я почувствовал, что способен это сделать. Ты понимаешь? Это то, что необходимо каждому. Примирение с мыслью о смерти. Если б мы знали, что в конечном счете можем примириться со смертью, нам бы тогда было по плечу и то, что еще труднее.

— Что же это?

— Примирение с жизнью.

Морри попросил, чтобы я принес ему гибискус, стоявший на подоконнике позади него. Я поставил растение на ладонь и поднес к его лицу. Морри улыбнулся.

— Умирать естественно, — повторял он. — Смерть наводит на нас такой ужас только потому, что мы не считаем себя частью природы. Мы думаем, раз мы люди, значит, мы выше природы.

Морри улыбнулся цветку.

— Нет, мы не выше ее. Все, что рождается, умирает. — Морри посмотрел ка меня. — Ты с этим согласен?

— Да.

— Ладно, — прошептал он, — а теперь о преимуществе. Все-таки мы отличаемся от растений и животных. До тек пор, пока мы любим друг друга и сохраняем это чувство любви, мы, умирая, не исчезаем. Нежность не умирает. Воспоминания не умирают. Ты продолжаешь жить в сердце каждого, чьей жизни в свое время коснулся любовью и заботой.

Голос его задрожал. Это обычно означало, что ему надо передохнуть. Я поставил растение на место и пошел выключить магнитофон. Но до того как я успел его выключить, он записал последнюю в тот лень фразу Морри: «Смерть завершает жизнь, но не отношения».

Поиски средства для лечения болезни Лу Герига продолжались, и скоро должно было появиться новое экспериментальное лекарство. Оно не вылечивало, но замедляло развитие болезни на несколько месяцев. Морри о нем слышал, но он уже был в иной стадии, к тому же появиться в продаже лекарство могло только через несколько месяцев.

— Не для меня, — решительно отверг лекарство Морри.

С тех пор как Морри заболел, он ни разу не тешил себя надеждой вылечиться. Свое положение он оценивал более чем трезво. Однажды я спросил его: если по волшебству он бы вдруг выздоровел, стал бы он со временем таким, каким был прежде?

Морри покачал головой:

— Об этом не может быть и речи. Я теперь совсем другой человек. Мои взгляды иные. Я ценю свое тело, которое я никогда по-настоящему не ценил. И мое отношение к серьезным вопросам жизни, вечным вопросам, тоже совсем иное. В этом суть. Стоит только раз сосредоточиться на важном, и ты уже не можешь его больше игнорировать.

— А какие вопросы вы считаете важными?

— Мне кажется, это вопросы, связанные с любовью, ответственностью, духовностью. И будь я сейчас здоров, они бы все равно были для меня главными. И всегда должны были бы быть главными.