Книга В шкуре льва - Майкл Ондатже

Однажды вечером Хана, вытащив из-под кровати чемодан, показала ему несколько памятных вещиц. Свою фотографию в младенческом возрасте, с нацарапанным на ней карандашом детским прозвищем — Пико. И еще три фотографии: группа мужчин, работавших на виадуке на Блор-стрит, Элис в спектакле в Финском рабочем храме и трое лесорубов в снегу. Сумаховый браслет. Четки. Эти разложенные на кровати предметы заменяли ей отсутствующего отца.

Так он узнал о Катоне от его дочери. Девочка знала о нем все: о его обаянии, его жестокости, его эгоизме, его отваге, о том, как он встретил и обольстил Элис. «Ты ведь не знал Катона, верно?» — «Нет». — «Что ж, говорят, он был очень вспыльчив, очень жесток». — «Не говори так, Хана, тебе десять лет, а он твой отец». — «О, я люблю его, хотя ни разу не видела. Просто это правда».

Всегда практичная Хана была полной противоположностью Патрику. Когда он в первую субботу пришел из бани, она спросила, сколько стоит билет, и он увидел, что она пытается прикинуть, стоит ли удовольствие потраченных денег. «На это никаких денег не жалко», — пробормотал он и увидел, что она не может понять или принять подобную экстравагантность. Она сочла его глупцом. И нарисованный ею портрет отца тоже был начисто лишен сентиментальности.

— Кто эти люди на строительстве моста, Хана?

— О, должно быть, кто-то из маминых знакомых.

* * *

Элис, заслонив ладонью глаза от солнца, стояла в солнечном свете на травянистом склоне холма, спускавшегося от водоочистной станции к озеру.

— Мне пришлось научиться тому, что на него не стоит полагаться. Да он никогда и не хотел этого. Ты должен знать, что Катон не настоящее имя, а подпольная кличка. Кто знает, с кем он был или что делал в среду или в пятницу? Он всего добился сам. Он тяжело работал и говорил то, что думал. В четверг он приезжал на своем сверкающем велосипеде, бросал свое снаряжение в холле, словно рыбак снасти, и говорил: «Поехали!»

— Долго вы были вместе?

— До его смерти. Мы то и дело расставались. Он считал, что его жизнь слишком трудна. Половину времени мы беспокоились друг о друге. И в среду вечером я мечтала о завтрашнем дне, как мы поедем на велосипедах но дороге, в апрельское половодье или летнюю пыль. Патрик, я с завязанными глазами могу привести тебя туда: пятьдесят шагов от дороги, перейти ручей — там очень грязно, — повернуть направо — там у нас всегда промокали ноги, — когда я прыгала через ручей, смола с невысокой сосны оставалась у меня на волосах. Камыш и папоротники по плечо, потом шатер из кедров. Ручей лепечет среди кедровых ветвей! Под ногами толстый ковер из хвои! Когда мы занимались там любовью, Катон всегда что-нибудь закапывал: маленькую бутылку, карандаш, носовой платок, носок. Он оставлял что-нибудь везде, где мы любили друг друга. Такая сексуальная археология. Там было дерево, напоминавшее очертаниями крышу собачьей конуры. Если нам случалось заблудиться, мы всегда старались его найти — когда снег менял очертания деревьев, или осень обнажала стволы, или летом, когда все зарастало и превращалось в хаос. Мы приходили туда круглый год, в любое время года, зимой там почему-то было лучше, чем летом, когда нас донимали жуки и оленьи мухи. Мы рыли пещеры в снегу, нас защищали от ветра деревья. Важно находиться близко к поверхности земли… По-моему, ему стало нравиться, что мы не занимаемся любовью дома. Тем не менее мы постоянно ссорились. Как-то раз я сказала ему, что, если он когда-нибудь надумает со мной порвать и скажет, что пора кончать это безумство, я его зарежу.

— Ты мне это тоже говорила.

— Мне почему-то кажется, Патрик, что я знала его так же хорошо, как тебя.

— Я ревную. Нет, не ревную.

— Потому что он мертв? Ты слушаешь меня так спокойно, все эти интимные подробности…

— Хана показала мне фотографии. Кто эти люди на мосту?

— Это все в прошлом, Патрик, не будем его ворошить. Но ты должен попросить Хану рассказать тебе о Катоне и носках. Это ее любимая история.

«Они были в лесу и вышли в поле, чтобы удрать от насекомых. Было лето. Тучи насекомых, сказала мама. Поэтому они разделись и пошли искупаться в реке. Когда они вернулись, рядом с их одеждой стояли молодые бычки. Штук пять, вокруг их вещей. Но их привлекали только носки! Они обнюхивали их и бодали. Катон ужасно смутился. Мама сказала, что он не хотел никому об этом рассказывать. Мне ужасно нравится эта история — все эти бычки с глубокомысленным видом бодают его носки. Мама думает, они их возбудили».

~~~

В кармане Патрика лежала фотография из чемодана Ханы. Даже глотая романы в детстве, Патрик никогда не верил, что их герои живут лишь на страницах произведений. Когда за ними не присматривал автор, они вели себя как хотели. За рамками сюжета все было покрыто мраком, но в жизни, разумеется, присутствовала ясность. Каждый из героев жил в определенном часовом поясе, под своими звездами, в противном случае они были бы людьми из ниоткуда.

Он пришел в ривердейлскую библиотеку в поисках сведений о строительстве виадука на Блор-стрит. Взяв необходимые газеты и журналы, он прошел в детский зал, с высокими стропилами и освинцованными окнами, впускавшими море света. Он наслаждался запахом книг, маленькими столиками. Ему пришло в голову, что так должна выглядеть столовая на подводной лодке.

Он прочел заметки об открытии моста 18 октября 1918 года. В одной из газет была фотография велосипедиста, пересекшего мост. Патрик углубился в прошлое. На возведение моста ушло всего два года. Переговоры о строительстве велись несколько лет, и наконец проект был утвержден благодаря решимости главного распорядителя работ Харриса. Патрик просмотрел фотографии: деревянные каркасы, куда заливался бетон; опоры моста, обнажившиеся после того, как деревянную обшивку сняли, словно затвердевшие бинты. Он прочел обо всем: о геодезических изысканиях, скандалах, вскользь упомянутых случаях гибели рабочих, прочел об упавшей с моста молодой монахине, чье тело так и не нашли. Прочел о вышедшей из берегов реке Дон, о ледовой опасности, о решении ввести ночную смену и последовавших за этим ночных смертях. Прочел статью о смельчаках. Прозвенел библиотечный колокольчик. Перевернув страницу, Патрик увидел групповую фотографию. Он вынул из кармана свою и положил рядом с ней. Третьим слева, говорилось в газете, стоял Николас Темелков.

Покинув библиотеку, Патрик перешел Бродвью-авеню и двинулся на восток. Внезапно он остановился, ему захотелось повернуть назад, но библиотека уже закрылась, к тому же он не видел в этом смысла. В газетах не было фотографии монахини. Исчезнувшей или погибшей.

Патрик зашагал вперед. Приближаясь к уличному оркестру, он невольно замедлил шаг, приноравливаясь к ритму наплывавшей мелодии. Попеременно солировавшие корнет, саксофон и барабан, как только Патрик поравнялся с ними, на мгновение стихли и громко грянули все вместе.

Перед его глазами проплывало множество историй: теперь он знал о Катоне, возлюбленном Элис, о Хане, блуждавшей по миру пекарни. Он шел дальше, звук уличного оркестра становился все глуше, звук его шагов вновь перемежался тишиной, теперь он знал, что музыка может зазвучать, если он просто напоет про себя нить мелодии. Он видел взаимодействия, видел, как каждого из них несло нечто такое, что было сильнее их самих.