Книга Эликсир князя Собакина - Ольга Лукас

Опять Мэрилин! Паша даже присел от неожиданности.

— Так ведь я тоже... — забормотал он. — Я тоже противник пьянства. Просто хотелось пригубить из научного интереса... А почему это я не химик? То есть я действительно не совсем химик... У меня специальность — пиар-менеджмент химической науки. Комплексное информационное сопровождение проектов, услуги по рекламе и продвижению. Из личной симпатии и только для вас могу сделать скидку...

— Журналюга ты желтая, вот ты кто! — гаркнул бородатый, поднимаясь из-за стола. — Жулье! Пришел про Менделеева байки собирать. Нет никакой комиссии! И водки нет! И чемоданов! Сергей Пятница, блин!

Секунду спустя Савицкий и княжна Собакина стали свидетелями удивительного, почти циркового трюка: из двери с надписью «Администрация» с нечеловеческим воем, похожим на мяв оскорбленного в лучших чувствах помойного кота, вылетел Паша Живой. Он пролетел пару метров, приземлился на четвереньки, выгнул спину дугой, зашипел, вскочил и кинулся было обратно, но по дороге попал в крепкие объятия Петра Алексеевича.

— Что ты там натворил? — спросил Савицкий, с трудом удерживая его.

— Лесник! Пьянь болотная! Это я не химик? — бессвязно выкрикивал Паша.

Савицкий потряс его за плечи, усадил на диван и приложил ко лбу холодный мобильник.

— Все, хватит! — сказал он, сосчитав до тридцати. — Я же говорил, что надо по-честному. Из-за таких, как ты, такие, как она, — Петр Алексеевич величественно указал мобильником на княжну, — думают, что бизнес по-русски — это сплошной обман. Позор! Сиди здесь, я с ним сам сейчас поговорю.

С этими словами он распахнул дверь в «Администрацию».

— Ну-ну, — произнес ему вслед уже успокоившийся Живой. — Может, диванчик менделеевский к двери подвинуть? Чтоб ты попу не ушиб.

Савицкий постоял перед тремя дверями в коридорчике, немного подумал и постучал в ту, на которой было написано «Главный хранитель». Из кабинета послышался усталый голос: «Ты еще здесь?»

Савицкий зашел.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здорово, коли не шутишь, — ответил бородач. — Ты тоже из комиссии?

— Я хотел извиниться за поведение нашего друга. У нас действительно есть к вам важное дело, но он зачем-то решил вас обмануть. Простите.

— Так он меня вроде бы и не обидел, — мирно ответил хозяин кабинета. — А ты почему за него извиняешься? Ты кто?

— Савицкий Петр Алексеевич, предприниматель.

Бородач встал из-за стола и первым протянул руку:

— Бабст, — сказал он.

— Простите?

— Бабст, — повторил тот. — Фамилия такая. А зовут меня Костя.

— А по отчеству?

— А по отчеству меня еще никто не называл. Не люблю. Если не хочешь обидеть, зови по имени. Ну, так что за дело? Да ты садись, Петюха!

Петр Алексеевич сел и посмотрел на фотографии. «Хороший парень, — подумал он. — А что если с ним сыграть начистоту? А, была не была!»

— Видишь ли в чем дело, Костя, — сказал он вслух. — Я правнук Льва Сергеича Собакина.

— Ого!

Бабст встал, подошел к шкафу и потянул с верхней полки какой-то альбом. Стряхнув пыль, он пролистал пару страниц, извлек одну фотографию и вернулся обратно. Потом внимательно сверил изображение на старинном дагеротипе с лицом Савицкого и широко улыбнулся:

— Похож! На, погляди, — он протянул фото.

С фотографии смотрел молодой человек с гордой посадкой головы и как будто слегка безумным взглядом. Он был облачен в магистерскую мантию. «Дорогому учителю в день защиты диссертации», — прочел Савицкий. Да, некоторое семейное сходство действительно было заметно, особенно в области лба и носа. Петр Алексеевич горделиво вскинул голову.

— Ну так и что, ваше сиятельство? — спросил Бабст. — Решил заняться историей рода? Ты только учти — музейными экспонатами мы не торгуем.

— Нет, дело совсем в другом.

И Савицкий, ничего не утаивая, изложил новому знакомому всю историю со штофом вплоть до увеличения этикетки. Бабст слушал очень внимательно и несколько раз даже произнес: «Е-мое». А когда Петр Алексеевич процитировал первые слова княжеской записки: «Восемь чарокъ отрезвит. изъ аппарата д.и.», — хранитель вдруг вскочил и в волнении заходил по кабинету.

— Знаю я про это дело, — сказал он, не дослушав до конца. — Есть письмо Дмитрия Ивановича на этот счет. Написано после их последней встречи. 1905 год, январь. Пишет он вот что, я наизусть помню: «А в Левушкином предприятии я участвовать не могу. Если русский народ сейчас получит это средство, то последствия могут быть самыми пагубными». Вот так-то.

— Так ты думаешь, что князь все-таки решил сделать какой-то алкоголь?

Бабст помолчал, а потом ответил:

— Ничего я не думаю. Ты вот что... Я знаю, зачем ты сюда пришел. Тебе нужен этот самый аппарат, так?

-Да.

— Тогда слушай, что я тебе скажу. Аппарат этот существует, и действие его я знаю. Кстати, никто, кроме меня, про него даже не догадывается. Но тебе я его не дам. И рассказывать о нем ничего не буду. Раз Дмитрий Иваныч написал «участвовать не могу», значит — точка. Я тоже не могу.

— Да почему, Костя? Тут же может быть научное открытие! Нобелевку тебе дадут! А я напиток в производство запущу. Озолотимся! Тут же миллионы! Твои пятьдесят процентов.

— А потому. Осудил бы он меня.

— Семьдесят процентов!

Бабст остановился у фотографии ученого и провел рукой по струнам висящей рядом гитары.

— Знаешь песню такую: «Деньги»?

Савицкий покачал головой.

Бабст снял гитару, положил ее на колено и негромко запел:

Теперь толкуют о деньгах

В любых заброшенных снегах,

В портах, постелях, поездах,

Под всяким мелким зодиаком.

Тот век рассыпался, как мел,

Который словом жить умел,

Что начиналось с буквы «Л»,

Заканчиваясь мягким знаком.

Моя надежда на того,

Кто, не присвоив ничего,

Свое святое естество

Сберег в дворцах или в бараках,

Кто посреди обычных дел

За словом следовать посмел,

Что начиналось с буквы «Л»,

Заканчиваясь мягким знаком[2].

Допев, Бабст аккуратно повесил гитару на место и сказал: