Книга Плясать до смерти - Валерий Попов

— Давай, папа, ты укуси! — растрогалась Настя.

— Да я уж… укусывал в свое время!

Настя всосала шейку, мяла языком.

— Ску-усна?! — спросила Нонна с выражением счастья, будто ела она сама.

Да и я был счастлив. С детьми все переживаешь повторно. Наслаждение сейчас намного сильнее, чем ел бы сам!

Друзья наши смотрели слегка ревниво на этот ритуал: вокруг их Тима таких церемоний почему-то не происходило.

— Так день рождения же! — приметив их недовольство, простодушно объяснил ей.

А где щука? Щуренок исчез! Оказывается, его под шумок стянул милый наш песик. Вздохнул виновато. И тем, надо отметить, все спас.

— Ладно! Гуляем! — Я потрепал кудри на его лбу.

Все засмеялись, кроме Тима, который побледнел даже, обидевшись всерьез. Интересный мальчик!

— Так! Закусочка хорошая! — Настя, довольная, погладила живот. — Теперь надо бы!..

— А давай!

Развели немножко спирта «Рояль» — единственное крепкое питье того времени.

— Ну, Настя! — Я поднял рюмку. — Чтобы все было по-твоему, но чтобы и нам это нравилось!

— Обещаю, отец!

Мы поцеловались.

— А теперь… — вскочил с рюмкою Кузя. И полетели!

— Костер! Тимка, давай костер! — раскрасневшись пятнами, кричала Настя. — Помнишь, как тогда!

— К сожалению, я должен заниматься. — Тимка встал, холодно поклонился и ушел.

Все затихли. Я смотрел на нее. Вся в меня. Тоже в восторгах не знаю предела, мчусь… и мордой об столб! И самое страшное — пошла зевота! В четыре ведь встал! Прилечь бы. Но прилягу, видимо, на том свете.

— Я уезжаю! — вскочила Настя.

— Куда?

— Меня ждут друзья.

Мы, видимо, в их число не войдем. Силы-то не безграничны! Но пришлось встать. С ужасом понял, что вот такие мгновения, когда все взгляды с мольбой сходятся на ней, считает лучшими в своей жизни!

— Постой!

Мы, как заведенные, обошли несколько раз вокруг забора. Я старался идти с замедлением, она — с ускорением.

— Погоди, Настя! Медленно пойдем.

Чуть убавила шаг, но на меня не смотрела.

Я тоже на нее не смотрел. Слишком невыносим был контраст меж нежным цветением всей природы и угловатым (нагловатым) поведением Насти. Смотрел вниз. Мы шли по мелким глянцевым кустикам с зелеными шариками.

— Смотри, Настя! Все это черника, и скоро мы ее будем есть! Это же… упоение! — Я, как мог, это изобразил.

Настя не размягчилась. Мол, какая черника? Подножный корм! Ее зовет звук трубы! И более поганой трубы я не знаю. За что они бьются там? Молчит, потому что неча сказать! Главное — толковище, быть где свои! Какие свои? А они хоть помнят ее?! Конечно нет! Бедная девочка! И во что, если они «призн?ют» ее, превратится наша квартира, в которую я вложил столько души! Во что она превратится? В штаб? Это еще в лучшем случае! В склад «Роялей». Это тоже было бы еще ничего! В склад кольев? Или, может быть, арматуры? Она сама, бедняжка, не понимает толком, за кого она! Лишь бы за кого бы! А может, в медсанбат?! Тут уже светит героизм! Бедная девочка.

— Я с тобой, Настя! — вырвалось у меня.

Резко остановилась, словно сказанное мною страшнее всего.

— Нет, отец! Умоляю! Я должна разобраться сама!

— В чем, Настя?

Ответа не было. Да и откуда ему быть?

— В жизни! — наконец проговорила она.

Такая — жизнь? А какая? Другой, видно, нет! Но точно уже не хочет быть под нашим дырявым крылом.

— Настя! Впервые с тобой… в отчаянии говорю! В нашем семействе это как-то было не принято. Честно скажу: довела!

Даже не знал, что так разволнуюсь. Дыхание встало! Злостное влияние спирта «Рояль»?

— Что ты вообще знаешь о моей жизни? И хочешь ли знать? — проговорила она. Боюсь, что того, на что она намекает, я и знать не хочу.

И пошла!

— Стой! — уже яростно схватил ее за плечо. Каменная!

Попробуем спокойно.

— Настя. Не уезжай. Понимаешь, если ты уедешь сейчас, то уже не вернешься!

«Памятник» ожил! Я тоже владею сильными средствами. Кинула заинтересованный взгляд. Что значит «не вернешься»? Угроза?

— Наша любимая, добрая, умная, веселая дочка уже не вернется. Она исчезнет. А будет кто-то совсем другой. Чужой. И, честно тебе скажу, опасный.

Этот «заряд» она «растворяла» минут пять. Однако растворила. «Агрессивной кислоты» для этого в ней оказалось достаточно. Или спирта «Рояль»?

— Я все поняла, отец! — холодно проговорила. — Прощай!

Я не двигался. «Рояль» и меня придавил.

— Рикки! — рявкнула она так, что даже я вздрогнул.

Вот умный… чуть было не сказал «человек». И точно — человечнее многих из нас! Ведет себя, во всяком случае, как абсолютно нормальный. Моментально выкинув из своей кудрявой головы всю чушь и ахинею, которой забивал нам головы в городе, подался в блаженство. Лежал кверху брюхом на мягкой душистой травке, раскинув свои короткие мохнатые лапки, вдыхал наслаждение. Вот «голова»!

Услышав свое имя, вздрогнул, но не поднялся. Только застыл. Неужели счастью конец? И эти глупые создания — люди опять потащат его в какую-то дрянь?

Увы! Настя резко кинулась к нему, задрала башку, нацепила ошейник. Рикки уперся, шерстка на шее задралась ошейником. Чувствовал, что волокут его из этого рая на казнь и больше он сюда не вернется? Собаки чуют лучше, чем люди.

— Пса-то за что? — вырвалось у меня.

— Рикки! Рядом! — Поволокла за собой, злобно дернув поводок.

Поплелся за ней. Оглянувшись, я заметил, что, как завороженные, идут все! Кроме, разумеется, Тима. Который занимался.

Настя остановилась у поворота.

— Настя! Вернись! — Это крикнула Нонна.

Блеснули слезы. Настя отвернулась и, волоча упирающегося пса, пошла к станции.

«Пса-то я точно больше не увижу», — пришла почему-то мысль.

Улица, ведущая к станции, была забита по горло пылью, просвеченной солнцем.

Обернулся лишь пес.

Осушив «Рояль», на другое утро мы в жутком «сушняке» потянулись на станцию.

Кузя вдруг тормознул у Дома творчества.

— Остаюсь! Хоть что-то сделаю в жизни!

И с легким набором инструмента скрылся в корпусе. Алла не возражала. Кузя сделал себя узником идеи, и его нельзя за это не уважать. Лишь минутой неподвижности и молчания мы проводили его.

А у меня нет идеи. Вернее, Настя моя идея. Как она — так будет и все.