Книга Наркокурьер Лариосик - Григорий Ряжский

Рыхлого он встретил случайно, возле училища. Тот крутился с двумя парнями, одного из которых Лариосик знал неплохо. Они еще до поступления в училище вместе готовились по рисунку, у одного и того же репетитора.

— Э, Ларион! — парень тоже сразу узнал Лариосика. Он подержал на нем взгляд и вдруг спросил: — Тебя чего, кумарит? Чек возьмешь?

— Что-что? — поинтересовался Лариосик. — Какой чек? — О том, что так в известной среде обозначают разовую дозу героина, он не имел ни малейшего представления.

Теперь удивился Рыхлый. Он внимательно посмотрел на Лариосика, сверившись с одной, ему одному только известной, лоцией, и переспросил:

— А ты на чем торчишь, друг?

И снова Лариосик не понял…

— Я на этюдах сейчас, в основном, — неловко отреагировал он, догадываясь, что не слишком попал своим ответом в существо спрошенного. — К летним продажам готовлюсь. Просто деньги нужны очень.

Рыхлый призадумался и толкнул локтем одного из парней:

— Это какие ж этюды? Вмазывать или на кишку?

Лариосик слегка растерялся:

— Я не вмазываю, я пишу и рисую, какая еще кишка?

В разговор вмешался третий парень, тот, которого он тоже не знал:

— Ну, чего от них — глючит, прет… тащит? Ты чего, варщик, что ли?

Понятней все еще не становилось.

— Какой варщик?

— Какой-какой, ну, винт, какой… — не унимался парень, — эфедрин, там… солутан, бензин, кислота, все дела…

Лариосик молча смотрел в одну точку, разговор явно не клеился. Не было общей темы.

— Да какой там варщик, — усмехнулся другой парень — тот, что поступал, но не поступил. — Он вообще не мутит, это он про этюды, которые пишет. Учится он здесь. На художника…

Рыхлый оказался понятливым и не стал размазывать удивление и повторяться. Он сразу перешел к делу.

— Тебе сколько надо-то?

— Я думаю, за месяц смогу сделать штук десять. Или даже пятнадцать, если напрячься. И если с погодой повезет, — задумчиво ответил Лариосик. — Но я не знаю, какой сейчас рынок. Может быть…

Рыхлый оборвал его на половине фразы:

— Ты про свое опять. Я говорю, тебе надо-то сколько? Для дел-то твоих. Бабок, говорю, сколько?

Лариосик опешил:

— А почему вы спрашиваете?

Рыхлый сохранял спокойствие:

— А потому, что можно сделать бабки. И погода ни при чем будет. А рынок совсем не понадобится. Который тебе для этюдов… — он быстро зыркнул по сторонам. — У тебя ведь тут друзей до черта? И других, вообще, знакомых. Будешь чеки скидывать втихаря, по своим, это всегда надежней. За месяц пару штук точно сделаешь.

— Каких? — в ужасе поинтересовался Лариосик. — Чего?

Но уже знал, чего… И об остальном тоже уже догадывался.

Рыхлый доброжелательно похлопал его по плечу:

— Баксов пару штук, естественно. Зеленых…

Договорить Рыхлый не успел, потому что Лариосик прервал его, не дав сказать:

— Я согласен! Я готов сделать, как вы объясните!

При этом он смотрел на Рыхлого так, что тот понял — этот кудрявый сможет. А в своем деле Рыхлый не ошибался почти никогда…

Матери он решил ничего не говорить заранее, а просто потом, когда все будет сделано, поставить перед свершившимся фактом. Маму ему было жалко, очень жалко, но еще больше ему было жаль самого себя, потому что он знал — с каждым днем жизнь его утекает, и не на один прожитый день, как у других, а на гораздо большее время, на месяцы, а быть может, и годы…

К началу августа требуемая сумма набралась, но только лишь для преодоления первого, не главного, этапа — для обзаведения силиконовой грудью, приобретения запаса гормональных средств и покупки женской амуниции, куда должно было войти все. Он сам поразился будущему разнообразию и количеству потребных для новой жизни предметов, начиная с обуви, одежды, косметики и парфюмерии и кончая деликатнейшими мелочами, делающими жизнь каждой настоящей женщины прекрасной и неповторимой в своем женском роде первого лица единственного числа…

За прошедшие два с половиной месяца начавшегося в его жизни наркоторгового безумия Лариосик успел окунуться в дело так, что забросил все так и не начатые этюды и художественные планы, как бессмысленные и совершенно для его жизни бесполезные. Иногда он вспоминал, правда, те воздушные минуты, когда натурный материал оживал у него под рукой и очнувшийся гипсовый Вольтер приоткрывал постепенно глаз и всматривался сквозь Лариосика в противоположный конец аудитории, и как в этот же момент Лариосик точным и нежным жестом касался карандашом его гипсового глаза и изменял угол Вольтерова зрения, и тогда мыслитель всматривался уже не вдаль, не сквозь, а в самого Лариосика и улыбался ему мудрой и немного хитрой улыбкой…

Но вспышки памяти такой становились все случайней и реже, все существо его требовало в эти летние месяцы одного только: новых клиентов и реализации как можно большего числа пакетиков, наркодоз, чеков. Рыхлый был им доволен. Но к августу сам он уже был не в счет. Лариосика теперь знали многие, особенно в дискотеках и ночных клубах, в том числе и новые торговцы, из тех, что Рыхлому не ровня. Ларэ — так теперь представлялся Лариосик в предвкушении скорых и необратимых изменений собственного тела. С этой же целью он перешел в одежде на стиль унисекс, пока, временно, до назначенного ему срока операции: темные очки, волнистые кудри, джинсы в обтяжку, изящные сандалии, безразмерная майка и небольшие подложные припухлости под ней. Тоже временные…

— Привет, Ларэ! — приветствовали его мальчики из клубов.

— Что-нибудь прихватила?

— Привет, Ларэ! — приветствовали его девочки с дискотек.

— Что-нибудь прихватил?

— Э, чудило! — приветствовал его при встрече Рыхлый. — Надо чего, а?

Грудь свою Лариосик получил, как и было обещано, в полном соответствии со стандартом обрушившихся на прекрасную половину девяносто-шестьдесят-девяностых годов: упругую, соски чуть выше положенной анатомии, номер — два с небольшой половиной. Амуниция к первому счастливому дню первого этапа перерождения готова была практически полностью.

— Ублюдок! — кричала ему, снова теряя разум, Изабелла Владиславовна, приходя в себя после очередной потери сознания. — Не верю, все равно! Так не бывает, так не может быть! Сейчас же пойди и убери назад эту гадость!

— Это невозможно, мама, — спокойно отвечал Лариосик. — Ну разве ты не понимаешь? Это совершенно теперь невозможно и не нужно. Я женщина, мама, такая же, как и ты, я была ею всегда и навсегда теперь ею останусь. Постарайся понять, это сильнее меня, это настоящее, это изнутри…

— Извращенец… — без сил добавляла мать. — Как хорошо, что у тебя нет отца…