Книга Приглашенная - Юрий Милославский

Задача Нортона Крэйга, как он мне пояснил ее, состояла вовсе не в иллюзорной и попросту глупой попытке помочь бездомным. Это практически невыполнимо. Он лишь старается сохранить какие-то элементы их культуры. И это дело весьма нелегкое. Первые два-три месяца личность бездомного сохраняет самоощущение не-бездомных. Пока это самоощущение не распадется, перед нами – взбудораженный, потрясенный случившимся, агрессивный, истеричный субъект, от которого нет ровно никакого проку. Он еще не осознает себя, его древняя культурная база не пробудилась, к ней еще нельзя апеллировать. Только затем наступает плодотворный, но совсем недолгий период расцвета. Бездомный становится сам собой. Но бездомные, разумеется, бывают более или менее даровитыми. Это означает, что Крэйгу приходится держать под своим контролем возможно большее число кандидатов, дожидаясь, покуда они достигнут искомого состояния. Сложность усугубляется тем, что в этот латентный период развития невозможно распознать, кто из них заслуживает настоящего внимания, а кого можно предоставить его судьбе. Такие методы отсутствуют. Поэтому в распоряжении Крэйга остается не свыше двух месяцев. За эти-то дни необходимо найти подходящих бездомных, вступить с ними в доверительный контакт и добиться результатов. По прошествии же упомянутых двух месяцев бездомный обычно теряет связь со всем, что относится к культуре не-бездомных. Сама их пища, вода и даже самый воздух постепенно становятся для него непригодными к употреблению. Отторжение всего этого перерастает в болезнь, а болезнь – в смерть.

Нортон Крэйг находился в постоянном поиске. В продолжение трех лет он разрабатывал методику налаживания контактов с бездомными в их лучшие моменты – и выработал наиболее подходящие поведенческие принципы, куда входят не только темп и характер каждого движения, но и взгляд, скорость речи, голосовой уровень и, конечно же, облачение («не должно быть толком понятно, как и во что ты одет, ничего определенного, резкого, блестящего, шуршащего»).

По-настоящему даровитый бездомный, пребывая в благоприятном для творческой отдачи состоянии, если воспринимать его с точки зрения не-бездомного, ведет себя как дикий зверь, очутившийся во враждебной и незнакомой обстановке. При малейшей твоей неосторожности и небрежности он бросится наутек. Догонять его бесполезно. Если ты и настигнешь его, он притворится мертвым или безумным. Если же ты и тогда от него не отстанешь, он неожиданно тебя атакует, и это очень опасно. Болевая чувствительность у бездомного понижена, а степень готовности на отчаянные поступки, напротив, очень высока. Часто он вооружен шприцем, наполненным какой-нибудь ядовитой гадостью, причем отравлена и сама игла. Это может быть всё что угодно – от средства против грызунов до его же собственной крови или мочи, в которых чего только нет. Он будет кусаться, плеваться и царапаться.

Нортон Крэйг был достаточно силен физически, а к тому же отлично владел боевыми искусствами. Это многократно увеличивало его шансы спастись от шприца с крысиным ядом, но ничем не могло содействовать ему в работе.

В идеале ему было желательно вступить в полноценный контакт с каждым из отобранных им «подопечных» трижды.

Неторопливо, по возможности не производя излишнего шума, но отнюдь не прячась, он приближался к бездомному с фронта – и останавливался в трех-четырех стандартных шагах от него. «Никаких улыбок, никаких подмигиваний, никаких жестов, никаких “Привет, как ты там?” – ничего. Стой спокойно, неподвижно, но и без напряжения, позволь ему тебя рассмотреть. В руке у тебя совершенно прозрачный пластмассовый пакет, в котором находится коробка с ручками – отлично известного всем и сразу узнаваемого сорта – и самый что ни на есть обычный, тонкий альбом для школьных уроков рисования. К его обложке должна быть заметно прицеплена пятидолларовая банкнота. Пауза продолжается не дольше минуты, иначе он перестанет на тебя смотреть, а едва ты шевельнешься, всё начнется сначала, т. е. всё пойдет насмарку. Произносишь негромко, но внятно, без каких-либо интонаций, интонации губят всё дело: “Я хочу, чтобы ты нарисовал для меня всё то, что ты завтра увидишь. За каждый рисунок я дам тебе доллар”. Почти не нагибаясь, оставляешь на тротуаре свой пакет, делаешь один шаг назад, поворачиваешься и неторопливо, но уже не так медленно уходишь. В двадцати случаях из ста завтра вечером ты получаешь заполненный ерундой альбом. Платишь обещанные деньги и уходишь. Он будет тебя ждать! Это изучено и подтверждено. Через день-два ты приходишь к нему еще раз. Соблюдая те же методы, с поправками на данные обстоятельства, ты передаешь ему новый, с таким же или немного большим количеством страниц, альбом и коробку с более качественными ручками. Еще банкноту того же достоинства. Никаких “Рад тебя видеть, что новенького, у меня есть для тебя еще что-то”, ни одного лишнего слова. Произносишь следующее: “Теперь я хочу, чтобы ты нарисовал здесь для меня то, что ты будешь чувствовать и видеть в течение этой недели. За каждый рисунок я дам тебе два доллара”. Уходишь так же, как первый раз, но возвращаешься точно в срок, через неделю – и получаешь подлинный шедевр. В третий и последний раз ты приходишь не раньше, чем на четвертый день. В этом есть определенный риск, но делать нечего. Необходимо, чтобы он дожидался тебя, гадая – появишься ли ты опять. В обращении никаких перемен: они не терпят новшеств и разнообразия; и я их понимаю. Ручки, альбом, банкнота. Говоришь: “Твои рисунки очень хороши. (Пауза). Теперь я прошу тебя нарисовать то, что ты хотел бы увидеть и почувствовать . За каждый рисунок я дам тебе пять долларов”. Всё. Если повезет, в одном случае из двадцати ты получаешь сокровище. Драгоценность».

Откровения Нортона Крэйга занимали меня необыкновенно. Дошло до того, что при очередном посещении редакции, которая всё больше обращалась в корреспондентский пункт, я предложил заведующему сделать программу о галерее «Икар», куда входило бы интервью с ее владельцем – на основе очерка о быте и нравах манхэттенских бездомных. Но предложение было отклонено, поскольку такая передача, по выражению Марика, «ни в куда нам нужное не вписывается». Всегда ко мне доброжелательный, он, пожалуй, даже на какое-то мгновение был не совсем приятно удивлен тем, что для меня оказался возможным подобный сбой в априорном различении сообразного и несообразного: «Николаич, ты не прав – я от тебя…ею без баяна». До сих пор мною не слыханное речение изрядно меня посмешило, но и отрезвило. Я пояснил редактору, что имел в виду прямой эфир – трансатлантический радиомост между бомжатниками Москвы и Нью-Йорка. Марик сейчас же присоединился к моему вышучиванию, предположив, что российские участники под занавес обратятся с просьбой о содействии в предоставлении им ПМЖ в нью-йоркском бомжатнике.

Всё успокоилось.

Но не позже чем через месяц Марик напомнил мне о нашем турнире остроумия самым неожиданным образом.

Я пришел для записи очередной программы.

По окончании студийного часа Марик пригласил меня к себе в кабинет, чтобы угостить кофе («лучше выпить кофея, чем не выпить ничего»). Изготовив две порции espresso с помощью небольшой, но массивной машинки, видом своим отчего-то напомнившей мне старинный канцелярский арифмометр, редактор отведал свое угощение, поморщился от горечи – и подсластил кофейную жижу, опорожнив в нее бумажный пакетик с диетическим неочищенным сахаром. Я проделал то же самое. Приготовленного напитка хватило нам глотка на два. Марик первым осушил свою чашку и обратился ко мне «с идеей в развитие того, о чем как бы трекалось тем разом».