Книга Мастер Страшного Суда - Лео Перуц

— Мастеру Страшного суда? — перебил его инженер. — Ради Создателя, кто же это? Вы его знаете?

— Нет, не знаю. И Ландштетер тоже спросил: «Кто же это такой, черт возьми? Опять уж какой-нибудь художник, который пригласил тебя в свою мастерскую?»

А Польди смеётся и говорит: «Ты ревнуешь, Людвиг? Право же, тебе ревновать не приходится. Если бы я могла тебе сказать, сколько ему лет!» Но Ландштетер приходит в ярость и кричит: «Сколько бы ему ни было лет, я желаю знать, Польди, кто он такой, и имею на это право!»

А Польди смотрит на него и отвечает: «Ладно, ты имеешь на это право, и когда я стану знаменитой, то назову тебе его. Только тебе, Людвиг, больше никому. Тебе — да. Но только когда я стану знаменитостью, не раньше!» Тем временем остальные нас догнали, и потом уже весь вечер от Польди нельзя было добиться ни слова.

— Доктор! — сказал инженер. — Насчёт его приёмов у нас теперь не может быть сомнений, не так ли? Мы знаем западню, знаем и приманку. Только его мотивы — загадка для меня. Какова цель его дьявольских козней? Продолжайте, пожалуйста, господин Каразек. Что было дальше?

— На следующий день, в полдень, Польди пришла домой с незнакомым господином, и тут мне припомнилась опять вся эта история. Рослый, мускулистый господин, гладко выбритый, уже в летах, с проседью, и Польди проходит мимо меня к себе в комнату, не знакомит нас; к такому обращению я не привык и думаю себе: Ладштетеру это, наверное, будет не по вкусу — одна с этим господином; с другой стороны, я не хотел быть назойлив, лучше, думаю, подожду, пока он выйдет, а затем остановлю его и прямо спрошу, что это значит и вообще чего он хочет от Польди. Но когда я через полчаса заглянул в комнату, господина этого уже не было, но книга лежит на столе, и я ещё сказал Польди: «Твой знакомый забыл здесь книгу, толстый словарь, вещь немалоценная…»

— Он забыл книгу? — перебил его инженер. — Где она? Можно мне её видеть?

— Пожалуйста. Вот она лежит, — сказал молодой человек, и Сольгруб взял книгу со стола, ту самую книгу, которую я машинально перелистывал полчаса тому назад.

У него вырвался возглас изумления.

— Итальянская! — воскликнул он. — Итальянский словарь! Ну что, доктор, кто был прав? Чудовище говорит по-итальянски, вот вам доказательство. Ойген Бишоф носил с собой эту книгу, чтобы объясниться с чудовищем. Но… это что такое? Посмотрите-ка, доктор, что могло бы это значить?

Доктор Горский, заинтересовавшись, наклонился над книгой.

— Витоло-Мангольд. Энциклопедический словарь итальянского языка, — прочитал он на титульном листе. — Чересчур объёмист. Громоздок. Справочное издание.

— Больше вам ничего не бросается в глаза?

Доктор Горский покачал головой.

— Неужели ничего? — спросил инженер. — Присмотритесь же к этой книге!.. Господин Каразек, вы видели этого господина, когда он входил. Уверены ли вы, что у него не было в руках ещё одной книги?

— Только эта была у него, я знаю наверное.

— Это замечательно. Смотрите, доктор: это итальянско-немецкий словарь. Немецко-итальянской части нет в этом томе. Немецко-итальянская часть, очевидно, не нужна была Ойгену Бишофу. Как это понять? Ойген Бишоф не говорил с убийцей. Один говорит, другой молчит, и слушает, и переводит… Что это значит? Постойте…

— Что случилось? — послышался со стороны двери высокий, дрожащий старческий голос. — В кухне сидит фрау Седлак и плачет. Что же произошло с Леопольдиной?

Надворный советник Каразек, отец Агаты Тайхман, величественное лицо которого запечатлелось у меня в памяти с прежних времён, очень изменился. Дряхлый, худой как призрак старик стоял на пороге, опираясь на палку, и совершенно лишённым выражения взглядом уставился в пол.

Молодой Каразек вскочил.

— Дедушка! — пролепетал он. — Ничего не произошло, что же могло произойти? Польди лежит и спит, вот она лежит на диване, ты ведь видишь. У неё было сегодня, у бедненькой, ночное дежурство.

— Беспокоит меня девочка, — вздохнул старик. — Упрямая, не слушает меня, ничего ей нельзя посоветовать. Это у неё от матери. Знаешь, Генрих, как натерпелся я от Агаты. Сперва развод. Сколько горя было! А потом, из-за какого-то прощелыги лейтенанта… Прихожу домой, чувствую запах газа, в квартире темно как в погребе.

«Агата!» — кричу я…

— Дедушка! — попросил молодой Каразек, и на его обычно ничего не говорящем лице появилось теперь трогательное выражение нежности и заботы. — Дедушка, полно об этом! С того времени сколько уже лет прошло.

— Понял! — сказал внезапно инженер так громко, словно был в комнате совсем один. — Мы можем идти, доктор. Здесь нам больше делать нечего.

Старец поднял голову.

— У тебя гости, Генрих? — спросил он.

— Несколько товарищей по службе, дедушка.

— Что ж, это хорошо, не мешает поразвлечься немного, в картишки поиграть. Простите, господа, что я не поздоровался с вами. Глаза мои никуда не годятся. Близорук я был всегда, но мне говорили — с годами зрение исправится. А у меня наоборот… Что же с Польди случилось? Куда она запропастилась? Я сижу и жду, чтобы она мне газету прочитала…

— Дедушка, — сказал молодой Каразек, посматривая на нас беспомощным, полным отчаяния взглядом, —дай ей поспать, она устала. Не буди её! Сегодня я тебе прочту газету.

Глава XVII

Доктор Горский был в отвратительном настроении, ворчал, бранился про себя, осторожно, ощупью спускаясь впотьмах по крутой лестнице.

— Сольгруб? — крикнул он. — Где он, куда девался? У него мой карманный фонарик. Бежит вперёд, бросает меня на произвол судьбы… Манеры, нечего сказать! Осторожнее, тут ступеньки! Барон, где вы? Идите же вперёд, я ничего не вижу. Вправо? Влево? Хоть бы спички у меня были, даже спичек нет. Я знаю, вы видите впотьмах, в вас вообще есть нечто кошачье, я это всегда говорил. Ваш безмолвный поклон там, наверху, — замечательно! Что вы имели, в сущности, в виду? Разве вы не заметили, что старик слеп? Совершенно слеп. Не дай мне Бог дожить до такой старости. Свет! Наконец-то! Аллилуйя, слава в вышних Богу, мы внизу.

Улицу одел прозрачный туман, все небо было в тучах, газовые фонари роняли тусклые полосы света на мокрую мостовую. Перед кинематографом стояли люди. Дверь трактира открылась, и оттуда донеслось пение хриплых голосов и унылая музыка оркестриона.

К нам подошёл инженер.

— Где вы оставались так долго? — спросил он. — Я жду вас тут целую вечность. Десять минут десятого. К антиквару нам уже поздно.

— К Альбахари? — воскликнул доктор. — Что вам опять от него нужно, черт возьми?

— Что мне нужно от него? Доктор, вы соображаете медленно, можно было бы… У школьника больше сообразительности. Мне нужно ещё раз посмотреть на мастера Страшного суда. Сегодня днём… Что вы так пялите на меня глаза? Да, на чудовище. Разве вы не понимаете меня? На убийцу Ойгена Бишофа.