Книга Али и Нино - Курбан Саид

— Прости меня, святая Нино, — шептали ее губы.

В тусклом свете, сочащемся через окна, я увидел на глазах Нино слезы.

— Пойдем, — сказал я, и Нино покорно пошла за мной.

Мы молча бродили по городу.

— А скажи-ка, какой это грех должна отпустить тебе святая Нино? — задал я, наконец, не дававший мне покоя вопрос.

— Тебя, Али хан.

Голос ее прозвучал грустно и устало. Судя по всему, гулять с Нино по Тифлису — не такое уж веселое занятие.

— А почему меня?

Мы шли уже по площади. Люди сидели за столиками кафе, вынесенными прямо на улицу. Слышался звук зурны. Внизу пенилась Кура.

Взгляд Нино был устремлен в даль, так, словно в этой дали она пыталась отыскать себя.

— Тебя, — повторила она, — и тебя, и все, что было.

Я понял, что она хотела сказать, но все-таки переспросил:

— Что ты сказала?

Нино остановилась.

— Пройдись по Тифлису. Пройдись и внимательно посмотри. Увидишь ли ты хоть одну женщину в чадре? Нет. Ощущается ли здесь азиатский дух? Нет. Здесь совершенно иной мир. Улицы здесь широки, а сердца людей чисты. Только здесь, в Тифлисе, я становлюсь собой. Здесь уже не встретишь фанатичных дураков, вроде Сеида Мустафы, болванов, вроде Мухаммеда Гейдара.

— Эта страна, Нино, находится между молотом и наковальней.

Каблучки туфелек Нино звонко стучали по камням древних мостовых.

— В том-то все и дело! — воскликнула она. — Поэтому Тамерлан семь раз разрушал Тифлис. Поэтому на нас нападали турки, иранцы, арабы, монголы. Они разрушили Грузию, растоптали ее, убили, но им не удалось овладеть ею в полном смысле этого слова. Святая Нино принесла сюда виноградную лозу с Запада, и потому мы относимся к Европе, а не к Азии. Мы — не азиаты. Мы страна, расположенная на востоке Европы. Неужели ты не чувствуешь этого?

Нино шла, все убыстряя шаг, на ее по-детски гладком лбу появились морщинки.

— Хочешь, я скажу тебе, почему, благодаря чему, твоя Нино смогла появиться на свет? Благодаря тому, что мы оказали достойное сопротивление всем, кто хотел покорить нас, — Тамерлану, Чингиз хану, шаху Аббасу, шаху Тахмасибу, шаху Исмаилу… Сегодня ты пришел сюда безоружным, без огромных слонов, армии, но и ты из рода кровавых шахов, ты — их наследник. Неужели моим дочерям или внучкам придется носить чадру, а как только будет наточен иранский меч, мои сыновья и внуки в сотый раз разрушат Тифлис? Ах, Али хан, нам обоим следовало бы принадлежать Западу…

Я взял ее пальчики в свою ладонь.

— Что мне сделать для тебя, Нино?

— Ах, Али хан, — повторила она. — Я очень глупая. Мне хочется, чтобы ты полюбил широкие улицы и зеленые леса, хочется, чтобы ты не цеплялся за прогнившие стены Азии, а лучше понял жизнь. Я боюсь, что лет через десять ты превратишься в набожного лицемера и в один прекрасный день, сидя в своем гиланском имении, скажешь мне: «Нино, ты — всего лишь поле». Вот скажи: за что ты любишь меня?

Да, в Тифлисе Нино стала совершенно иной. Казалось, ее пьянит сам влажный куринский воздух.

— За что я люблю тебя? Я люблю тебя, Нино, люблю твои глаза, твой голос, твои аромат, походку. Чего же еще ты хочешь? Я люблю тебя всей душой. Пойми же, любовь всюду одна и та же — что в Грузии, что в Иране. Вот здесь, на этом самом месте ваш великий поэт Руставели слагал любовные песни царице Тамаре. А его стихи так похожи на иранские рубаи! Пойми же, без Руставели нет Грузии, а без Ирана нет Руставели.

— Ты говоришь, именно здесь? — задумчиво проговорила Нино. — Здесь же жил и великий поэт Саят Нова, написавший замечательные любовные стихи. Шах отрубил ему голову за то, что он в своих стихах воспевал любовь грузин.

У Нино сегодня было очень плохое настроение, с ней трудно было говорить. Она прощалась со своей родиной и, как каждый человек, в момент прощания остро ощущала любовь к ней.

— Али хан, — со вздохом заговорила она опять, — ты любишь мои глаза, нос, лоб — всю меня, но при этом забываешь об одном. Любишь ли ты мою душу?

— Да, — измученно ответил я, — я люблю и твою душу.

Удивительно, мне смешно было слушать проповеди Сеида Мустафы об отсутствии души у женщины, почему же тогда меня так, рассердил вопрос Нино? Да и что такое — женская душа? Женщину должно радовать, если мужчину не интересует, что таится в глубине ее души.

— А ты за что любишь меня, Нино?

И вдруг Нино по-детски расплакалась прямо посреди улицы.

— Прости меня, Али хан. Я люблю тебя, просто тебя. Люблю такого, какой ты есть. Я только боюсь мира, в котором ты живешь. Я, наверное, сошла с ума: говорю с женихом — и ругаю его за походы Чингиз хана! Прости свою Нино, Али хан. Ведь это глупо — взваливать на тебя ответственность за то, что мусульмане убивали грузин. Но ведь твоя Нино — частичка ненавистной тебе Европы, и здесь, в Тифлисе, я ощущаю это с особенной силой. Мы с тобой любим друг друга, но мне по сердцу леса и луга, ты же любишь горы, камни, песок, потому что ты — сын степи. Вот почему я боюсь тебя, твоей любви, твоего мира.

Я был растерян, не мог понять ее.

— Ну и дальше? — спросил я.

— Дальше? — Нино вытерла слезы и засмеялась, кокетливо склонив головку. — Ты хочешь знать, что будет дальше? А ничего! Через три месяца мы поженимся. Чего же еще ты хочешь?

В этом была вся Нино. От слез она могла перейти к смеху, от любви — к ненависти. Она простила мне все походы Чингиз хана и опять любила меня.

Схватив за руку, Нино потащила меня через мост к узким, извилистым улочкам базара. Так она просила у меня прощения.

В Тифлисе с его европейским обликом базар был единственным уголком Азии. Толстые армяне и персы, торгующие коврами, демонстрировали покупателям все многоцветье иранских сокровищниц. Полки лавок ломились под тяжестью медной и бронзовой посуды с выгравированными мудрыми изречениями. Какая-то молодая голубоглазая уроженка Курдистана гадала прохожим и, казалось, сама поражалась тому, как много она знает. У винных лавок толпились бездельники, поглощенные серьезными дискуссиями о Боге и мире.

В этой пестроте базара растаяла вся грусть Нино. На узких базарных улочках пересекались пути азербайджанских и армянских купцов, курдских гадальщиц, персидских поваров, осетинских священников, русских, арабов, ингушей, индусов. В многоголосом, многоязыком гуле базара нам удалось лишь разобрать:

— Когда мои предки уводили в плен в Вавилон твоих предков…

Конец фразы потонул в громком смехе слушателей. Смеялась и Нино, она смеялась над евреями, ассирийцами, над этим базаром, над слезами, пролитыми на тифлисские мостовые.

Мы пошли дальше и скоро опять очутились на Головинской, у кафе «Мефистофель».

— Зайдем? — нерешительно предложил я.