Книга Легионер. Книга 2 - Луис Ривера

Бык был опытным воякой и прекрасно понимал, что отступать сейчас к лагерю равносильно самоубийству. Без припасов, без оружия, лагерь не продержится долго. А когда германцы возьмут его штурмом… Об этом даже не хотелось думать. Эти ребята не особенно нуждаются в пленных и рабах. Обычная участь попавших в лапы к ним — смерть. Быстрая и легкая или долгая и мучительная — тут уж как повезет. Если ты простой солдат, тебе, скорее всего, просто и без затей перережут глотку. А вот если ты имел несчастье родиться всадником или дослужиться до центуриона, умирать тебе придется очень долго.

Когда мы начали пробиваться к этой неприметной тропинке, нас было человек тридцать. До начала подъема дошла половина. Погиб Жердь, ценой собственной жизни позволивший нам пробежать еще несколько десятков шагов. Скорбеть времени не было. Когда-нибудь, если мы выберемся отсюда, мы обязательно почтим память всех погибших в этом ущелье. Мы вернемся сюда и похороним по обычаю павших товарищей и принесем богатые жертвы богам. Когда-нибудь… Но сейчас мы могли лишь стискивать зубы, когда падал кто-то из наших. Стискивать зубы и бежать еще быстрее, чтобы успеть, чтобы их смерть не была напрасной.

Наверное, Фортуна все-таки продрала глаза и обратила свое внимание на тех, кто все эти дни взывал к ней в своих молитвах. Что она там сделала, я не знаю. Может, ослепила варваров, может, сделала невидимыми нас… Не знаю. Но мы все же добежали до тропинки. Добежали и начали карабкаться по ней, благо германцы настолько увлеклись преследованием, что мало смотрели по сторонам. Мы почти не встречали сопротивления. Да и дождь, бывший нашим врагом все это время, теперь играл нам на руку, прикрывая нас серой пеленой от глаз противника, теснившегося на дне ущелья.

«Неужели, вырвемся? Неужели вырвемся?» — билось в голове в такт хриплому дыханию.

Уже на подходе к вершине дорогу нам преградило несколько варваров. Глупцы, неужели они надеялись остановить нас? Нас, осужденных на смерть, которым в последний момент удалось улизнуть с эшафота? Мы смели их, даже не замедлив шага. Но в этой стычке потеряли легионера по имени Гней Кассий, он успел выкрикнуть его, прежде чем принять на себя основной удар варваров. Еще одно имя, которое должно быть вписано в историю этой битвы. Еще одно лицо, которое долго будет стоять у меня перед глазами. Если, конечно, я уцелею.

Каким-то чудом нам удалось взобраться на гребень горы. Прячась в кустах, где бегом, где ползком, потеряв еще двоих ребят, мы все же достигли вершины. И во весь дух припустили подальше от ущелья. Так я не бегал давно. Громыхая доспехами, обливаясь потом, срывая дыхание, не видя ничего, кроме спины бегущего впереди легионера, да красных кругов перед глазами… Если бы у меня за спиной вдруг выросли крылья, я все равно не побежал бы быстрее.

Там, впереди, примерно на середине спуска с горы, начинался лес. Если мы сможем добежать до него, будем спасены. Во всяком случае, на какое-то время, пока германцам не придет в голову прочесать окрестности. Но сейчас… Сейчас добраться до опушки, нырнуть под густые кроны деревьев, скрыться за спасительными стволами, упасть на усеянную прелыми листьями землю и хотя бы на несколько мгновений застыть в неподвижности. Наслаждаясь тишиной и покоем, наслаждаясь пониманием того, что ты жив, жив несмотря ни на что…

Слева послышались недоуменные крики, которые тут же перешли в разъяренный рев. Мы не заметили их. Не заметили отряда германцев, которые, видимо, решили обойти ущелье по верху, чтобы побыстрее добраться до нашего лагеря. Теперь они, истошно вереща, неслись к нам. Человек тридцать. Пятеро из них остановились и вскинули луки. Стрелы просвистели над нашими головами. Мы побежали еще быстрее, хотя это казалось невозможным.

Следующий залп был точнее. Одна стрела чиркнула по моему шлему. На мгновение в глазах потемнело, я сбился с шага и чуть не упал, запнувшись о камень. Но тут же пришел в себя. И увидел, что Бык сидит на земле и держится за бедро, из которого торчит стрела. Остальные солдаты остановились. Центурион вел нас все это время, мы всецело полагались на него, на его опыт, чутье, силу… И теперь, когда он был ранен, растерялись. Германцы завопили еще громче.

— Что встали, мулы? — заревел, поднимаясь, Бык. — Бегите, обезьяны, бегите! Вон к тому лесу! Потом на юг, до Ализо рукой подать. Бегите, я придержу их!

Зашипев от боли, он одним движением обломил древко стрелы и выпрямился, сжимая меч. Только сейчас я увидел, что предплечье у него тоже рассечено, чуть ли не до кости.

Мы неуверенно топтались на месте, не зная, как быть.

Варвары были уже совсем рядом. Лучники снова дали залп, но боясь зацепить своих, целились высоко, и стрелы прошли верхом.

— Да бегите, же, сыновья ослиц! — Бык в бешенстве швырнул в нас окровавленным обломком стрелы. — Бегите, Юпитер вас порази в задницы всеми своими молниями!

Мы сделали шаг назад. Потом другой… Парни из других когорт, не знавшие Быка, повернулись и побежали к лесу. Пробормотав что-то, Кочерга последовал за ними. Мы с Быком остались одни.

На меня вдруг навалилась страшная усталость. Чудовищная. Придавила к земле, расплющила, лишила воли. Я смотрел на бегущих к нам германцев и не испытывал ничего, кроме апатии. Бык что-то кричал мне, но я его не слышал. Все было как во сне. Дождь, раненый центурион, варвары, удаляющиеся спины легионеров… Это просто сон… Мне действительно захотелось лечь на мокрые камни и уснуть. И увидеть во сне что-нибудь очень хорошее. Доброе, тихое, светлое… Дом, который я покинул много лет назад, оливковую рощу рядом с ним, наполненную солнечным светом и густым запахом смолы, мать, спешащую ко мне с корзиной, в которой дымятся мягкие пшеничные лепешки…

Откуда-то из другого мира, холодного, жестокого, страшного, до меня донесся голос:

— Что ты стоишь, обезьяна безмозглая?! Беги! Это приказ!

Я тряхнул головой, прогоняя чудесное видение. И снова ощутил капли дождя на лице, пронизывающий ветер, острую боль в подвернутой невесть когда лодыжке, почувствовал, как ноет распухший до невероятных размеров нос.

— Не уйду, — прохрипел я.

— Дурак! Ты ничем мне не поможешь! — Бык схватил меня здоровой рукой за пояс и встряхнул. — Беги, Гай! Я свое пожил, мне терять нечего. А ты беги. Если хочешь помочь мне, беги и дослужись до центуриона. А потом рассказывай всей легионной зелени, что был когда-то в списках легионов центурион Квинт Серторий по прозвищу Бык, настоящий сукин сын, который жил и умер, как настоящий солдат. Беги! Я хочу, чтобы меня помнили.

Он снял с запястья два золотых наградных браслета и протянул мне:

— И еще сохрани вот это. Не хочу, чтобы они достались собакам. Давай, Гай Валерий, — тихо сказал он. — Уходи отсюда. Дай мне умереть так, как я хочу. И расскажи всем, о том, как погиб старший центурион второй когорты восемнадцатого легиона Квинт Бык.

Он развернулся и спокойно, вразвалочку, будто обходил строй зеленых новобранцев, пошел навстречу врагам.

Я бежал, сжимая в руке награды центуриона. Бежал, слыша за спиной звон железа и яростные крики варваров. Бежал, чувствуя, как капли дождя текут по лицу, смывая с него кровь и слезы. Первые слезы за все эти годы. Бежал, больше всего боясь услышать победный клич германцев и тишину, которая должна была сменить его. Бежал, не разбирая дороги и не думая ни о чем. Бежал, меньше всего желая быть спасенным.