Книга Бесчестие миссис Робинсон - Кейт Саммерскейл

Генри Керуэн пришел в ужас от «жестокого» обращения с его дочерью. Он написал своему зятю, настаивая, чтобы тот возвратил детей их матери и немедленно вернулся в Камберленд. В противном случае, угрожал он, история о сексуальном преступлении Джона станет известна его епископу. Керуэн написал также Уильяму Уордсуорту — «бедному, старому поэту», как он его назвал, — о постыдном поведении его сына. Генри Керуэн и Уильям Уордсуорт изменили свои завещания, оставив деньги непосредственно внукам вместо заблудшего Джона, а Керуэн договорился о выкупе у итальянской девушки обещания жениться, данного ей Джоном. В итоге он откупался от женщины, во власти которой было обрушить на семью позор, шантажируя тем самым своего зятя и вынуждая его вести себя прилично. Джон Уордсуорт подчинился требованиям Керуэна, и в свет не просочилось и намека на скандал. Изабелла Уордсуорт умерла в Баньи-ди-Лука в 1848 году. Джон Уордсуорт был женат трижды. Его недостойное поведение осталось тайной: его запомнили, по словам биографа его отца, как послушного дурня.

Сокрытие супружеской измены — ради детей, жены, родителей и родственников прелюбодея — было обычным делом среди мелкопоместного дворянства. В подобных кругах, где репутация ценилась очень высоко, семьи обманутой жены и ее мужа развивали бешеную деятельность, чтобы замолчать любое не слишком опасное преступление. Когда виновной оказывалась жена, стандарты были иными, но принцип сохранялся: если история не выходила за пределы семьи, через преступление можно было перешагнуть. Только очевидное свидетельство греха — письменное обещание или признание, — случалось, невозможно было утаить.

Изабелла продолжала переписываться с Джоном Томом и Эдвардом Лейном. Несмотря на долгий период молчания доктора, своему дневнику она сказала, что «милая, печальная записочка» в апреле «вполне возместила» его пренебрежение. На эту записку она ответила «хорошим, длинным, но довольно грустным письмом». Изабелла воображала, что с помощью туманных посланий они признаются, как скучают друг по другу.

Она сообщила Комбу, что следует его совету, занявшись образованием детей. «Я больше отдаю себя деятельному наблюдению за успехами и поведением моих сыновей, чем когда они посещали школу в Англии, — написала она, — и в результате чувствую себя не такой подавленной. В свободное время к ним приходят несколько учителей, и я помогаю им готовиться к занятиям». Среди этих новых учителей был молодой гувернер-француз Эжен ле Пти. Несмотря на его безразличие, Изабелла нашла его привлекательным. Она договорилась с ним об уроках и для себя.

Утром 9 апреля месье ле Пти правил сделанный Изабеллой перевод. Он «ушел только в 12, — записала она. — В его манерах есть что-то очень мягкое и почти веселое, и он сказал, что получил большое удовольствие от вчерашнего дня. Выглядел он лучше, чем всегда, и я отметила, что с моей обычной, свойственной мне привязчивостью я начинаю больше думать о его внешнем виде и одобрении, чем это способствует моему покою». Она попыталась вразумить себя: «Глупое сердце, всякий раз выдающее свой интерес и внимание к тем, кого ты заботишь лишь настолько, насколько это интересно им, ни на йоту больше».

Тремя месяцами позже, незадолго до отъезда Робинсонов в Англию, ле Пти провел урок с мальчиками, а затем помог Изабелле с переводом. Он задержался, чтобы закончить его, записала она 9 июня, и «время пролетело», пока они много говорили о религии, музыке и новой книге Фредерика Греттона, переводчика с латинского языка. Ле Пти «был очень весел и держался дружески, — написала Изабелла, — и признался, что будет очень по нам скучать». «Я подумала, что это будет верно скорее по отношению ко мне, чем к нему, — добавила она. — Совершенное его безразличие весьма меня удивляет: другие (более красивые, чем он) находили мое общество привлекательным, и там, где я неизменно выказывала столько доброты, сколько выказывала ему, и там, где благодарность очевидна, удивительно, что более теплое чувство никогда не преобладает». Тайком от Генри[74]Изабелла подарила ле Пти, помимо прочего, пианино стоимостью тридцать фунтов стерлингов. Она сказала себе, что холодность гувернера только к лучшему. «Темпераменты разнятся самым крайним образом, — записала она, — и в конечном счете во всех отношениях хорошо, что ему досталась сдержанность».

В июне Изабелла и мальчики вернулись в Англию и въехали в Балмор-Хаус, огромную белую виллу, которую Генри выстроил в Кавершеме. Название «Балмор» несло в себе оттенок величия по ассоциации с Балморалом в Абердиншире, где по заказу королевы Виктории и принца-консорта все еще строился с 1853 года замок. Дом Генри был спроектирован в итальянском стиле, при нем имелась теплица, богато украшенный зимний сад, кованые балконы и терраса, каретный сарай и конюшня. Покоился он на бетонном фундаменте, заложенном в меловой горе, имел внешние двойные стены с вентиляционной шахтой. На первом этаже располагались три гостиные, а также кабинет и будуар (личная комната Изабеллы); на верхних этажах находились восемь спален, две гардеробные и ванная комната; в цокольном этаже разместились столовая для слуг и кухня.

Как только Изабелла добралась до дома, Генри поехал повидаться с Эдвардом Лейном в Мур-парк, чтобы договориться о ее визите на курорт в качестве пациентки. Возможно, Изабелла страдала от рецидива «болезни матки», которую ей диагностировали в Блэкхите в 1849 году, либо утверждала это, чтобы снова увидеть Эдварда. За двухнедельный курс водолечения Изабеллы Генри заплатил врачу десять фунтов десять шиллингов[75].

Изабелла и ее старший сын Альфред прибыли в Мур-парк к чаю в четверг 21 июня и были тепло встречены леди Дрисдейл и Мэри Лейн. Эдвард приехал позже. Он «как будто был рад видеть меня», написала Изабелла, но в течение дня, казалось, ощущал себя неловко в ее обществе, неохотно возвращаясь к тем чувствам, с какими они расстались минувшей осенью. «Я пошла с ним посмотреть на закат и поднялась на холм как раз вовремя, чтобы увидеть это зрелище. Как часто я хотела увидеть его с ним, но теперь он был болен, холоден, уныл и печален и не мог им насладиться; в саду, в беседке, мы возобновили любовь прежних дней, но без особого восторга». Вернувшись в дом, они спокойно разговаривали в его кабинете до десяти часов.

«Я ценю его красоту и превозношу его успехи, — написала она без даты. — Однако, сама не имея ни одного из этих талантов, должна довольствоваться пренебрежением — отсутствием внимания, если не неприязнью. Мне следует делать то же в случае, если в меня влюбится некрасивый или непривлекательный человек. Это только естественно для человеческой природы».

Как всегда, она не могла контролировать себя во сне. «Ночь, проведенная в счастливых грезах, объединила меня с кумиром моей души. Я была соединена с ним как прежде и даже более нежно, ибо во многом получила ответ на мою любовь. Я всем пожертвовала ради него и могла бы поэтому умереть». Подобно героине романа, Изабелла готова была от всего отказаться ради Эдварда. «Час за часом видела я эти сны, а проснувшись, лежала в восхитительном полубессознательном состоянии, не до конца осмысливая все, чем желала бы насладиться, и вместе с последними строками из «Эпипсихидиона» Шелли в ушах у меня звучали — верные и ошибочные — мои надежды, желания и прошлое, не до конца осуществленное блаженство, смешались в одну сладостную картину. Ах! Почему же оно осуществилось не полностью?»