Книга Досье Уильяма Берроуза - Уильям Сьюард Берроуз

Старый фотограф

Старик сидит в испанском кабинете 1920 гобелены на оштукатуренных стенах переходящих в своды потолка. На столе из черного дуба перед ним лампа «кобра». Старик покрыт серебристым сиянием тут и там дыры у него в пленке через которые видны кожаные корешки «Британской энциклопедии».

– Старый прием фотографов, молодой человек… улыбайтесь, сейчас вылетит птичка… лицо застывшее… И я подумал, а что если щелчок будет раздаваться после того, как я сфотографировал человека, может, снимки будут получаться лучше… то есть он слышит «щелк», а я уже все сделал секунд десять назад. Лица стали вообще как парализованные. Почему? Потому что лицо все время в движении. Снимаешь не настоящее, а будущее. Короче, если хочешь снять человека в момент, когда он слышит щелчок, как раз и надо кнопку нажимать на пару секунд раньше. Чего я всеми силами хотел избежать, потому что был молод и хотел делать хорошие фотографии. Как же давно это было. Хоть и не сразу, но я догадался, как получить те самые отличные фотографии, и заработал кучу денег как портретист. Надо было всего лишь найти, какие слова, музыка, изображение, запах вызывают у объекта на лице искомое выражение. А потом я нажимал кнопку прямо перед тем, как включить эту музыку или что там, и объект по-прежнему не знал, что я его фотографирую, потому что я все так же пользовался фишкой с ложным щелчком. Время реакции? Да, я стал его изучать. Понимаешь, мне мало было получить свои деньги. Жаль, конечно. Меня же предупреждали. Но вопрос не шел у меня из головы. И я нашел ответ: даже с учетом времени реакции все равно остается несколько бесхозных секунд… Я получаю снимок не того лица, какое оно сейчас, но того, каким оно станет вскоре: я фотографирую будущее. Эти слова серебряными буквами встали у меня перед взором. Тут на мой зов явился старый Фред Вспышка. Он сел ровно там, где ты сейчас сидишь, и сказал мне: «Ну что ж, мальчик мой, ты влез в это дело по уши. Понимаешь как, людям не платят за молчание. Людям платят, чтобы они не знали лишнего. Мы пытались тебе заплатить. Посмотри на свой дом: современный, удобный… на твой вкус, конечно… Ноты же не мог взять деньги и дальше собирать какие-нибудь марки. Нет, тебе нужно было знать. Отлично, теперь ты знаешь. Что ж, занимай мое место…» Старый Фред Вспышка… Я делаю все фотографии. Я делаю первую фотографию, я делаю последнюю фотографию…

Фотоальбомы всего мира у него в глазах, в детских глазах, в старческих глазах, в умирающих глазах всего мира.

– Что было дальше, ты знаешь. Если можешь сфотографировать лицо, каким оно станет через несколько секунд, нет проблем сфотографировать лицо, каким оно станет через несколько лет… тот же трюк. Найди воздействие, любое воздействие. Надо за что-нибудь зацепиться. Помни, главное – расчет времени. Время, время, время… Мальчик, пойдем со мной. Научу тебя разным уловкам. Покажу тебе темную комнату, где проявляется будущее. Научу тебя разным уловкам. Отзеркаленные негативы, всякое такое. Из тех негативов, что перед тобой, некоторые проявятся завтра. Другим нужен, так сказать, долгий инкубационный период. Может, точнее было бы сказать «период прорастания». Прорастают как зерна. Если посадишь желудь, вырастет дуб. Вот ты его посадил. Люди будут ходить прямо над ним, и ничего не заметят… Только потом, с течением времени… во куда меня занесло…

Плоть то в фокусе, тонет… Водевильный Еврей с серыми рыбьими глазами…

– Видишь ли, меня душат золотые буквы… от Лас-Палмас до Давида просто не осталось места… – Он пролистал свою болезнь. На экране мелькнул давний друг, уже старый, иссохший. Годы вихрем сепии посыпались на пыльный диван. – Не знаю… может, завтра… – Тифозные следы… хотят вырваться из окоченелой Швейцарии… Какой-то подросток подошел к двери… хлопья лет сыплются из облака старых фотографий… голоса застыли в стекле… мысли мальчика и инкубаторы, где стоит вечный шепот английских психозов… Не спрашивай про радиоприемник, сам не знаю… Пыль Панамы баламутят слова «Ми-истер, я умираю?» На экране выходит забытый мальчик и стирает пыль с волшебной улыбки… Старый коммерсант мелькнул в камфорном запахе болеутоляющего варева «Ты как, понял мои последние намеки из „Волшебного фонаря“?» Аргентина… Эпидемия тифа в Швейцарии… старый трюк фотографов… хлопья лет сыплются прежде, чем щелкнет затвор… мысли мальчика очень очень давно… – Не знаю частоту волн… Ода, я обнаружил… смерть на лице в тот миг, когда я включил музыку, а объект не узнает, когда… – Секунды прилипли к нашим телам… холодный кофе ровно там где ты сейчас сидишь… уже трое… на волноломе… двое из них пытались заплатить тебе… конечно, ты понял мои последние намеки… Ты же знаешь эти китайские иероглифы… ну да заказы переданы… что ж занимай мое место… молчат все фотоальбомы всех старых трюков фотографов… да ты, наверное, уже знаешь… дело в искрах при контакте… главное время… время… покажу тебе темную комнату… Научу тебя разным уловкам… допотопные негативы и все такое… куда меня занесло…

У него в глазах последний мир. Выбор времени. Время время. Где проявляется будущее. Просто найди темную улицу. Хлопья лет – геометрическое расположение отзеркаленных изображений. В зеркалах разворачиваются уличные бунты. Я повторял снова и снова: «Навес хлопает твоим голосом завтрашние новости». Конечно, мы выбрали мексиканца. Вот его альбом. Красно-белая полосатая майка. Теперь давай зайдем в «Волшебный фонарь». Парк в сепии. Фонтан. Деревья. И я стою, наложенный на парк, все выглядит как китайские иероглифы. Изображения отзеркалены так, что любое превращается в другое. Отлично, трюк старого фотографа. Вспыхивает заголовок: Революция на кладбище. «Ми-истер, я умираю? В темной комнате?» В Швейцарии просто беда. Хлопья лет летят по улице. Бурчание Жирного Джонса не разобрать, позабыл английский. Не напоминай мне о частотомере… радиоприемник взорвался в мальчике… экран шепчет что угодно… Ми-истер улыбается все призрачное утро. Так много участников, так мало кофе. Смерть в Швеции или в Швейцарии? Трое за неделю. Торчал там весь день. Очаровательно. На волноломе встретился с мальчиком ровно там, где ты сейчас сидишь. Что ж, занимай мое несвежее белье. Под потолочным вентилятором личность меняет формы, годы осыпаются сепией, очень, очень давно. Я все повторял и повторял, меняет формы где хлопает навес. Забытый ребенок кашляет на улице в 1920-м. Что тебе дали на 1920-й улице? Этот фонарь и несвежее белье, рубашка хлопает. Ты же знаешь уличного пацана в Пуэрто-Ассис. Пустой. Несвежее лето. Бежит по асфальту. Лоза увивает сталь. Босые ноги ждут дождя. Вонь болезни в комнате. Швейцария. Панама. Пулеметы в Багдаде. Столько всего в старом зеркале. Пытаюсь выбраться из оцепенелого отеля. Куски денег на вечернем ветру. Поддельные акции в Буэнос-Айресе. Мексиканские фильмы раздраженно бурчат, старые имена наготове. Ми-истер их выпускает.

Молодой человек подходит к дверям. Какой-то мальчик с пустыря. Свидетель исчезает, но офицерские лычки остаются. Детские глаза рассматривают ясли. «Все здесь, в папках… – Он показывает на пачки старых фотографий. – И тут, в темной комнате, ждет… (в азотном тумане нарастают стоны и крики смерти) вот чего всегда полно… сюда, молодой… это редкий товар на всех не хватает». Мальчишечьи голоса плывут от фотографий. Юные мысли…

Мальчик твои участники давным-давно стерли наши пометки… пилот видит мертвый мир… «Меня больше нет… я все доделал… последняя сигара…» шепот слов в Нью-Йорке Онолулу Ариже Име Остоне… отбросы земли… смерть выигрывает игру… кусочки денег в слизи мира… Швейцария больше не зовет… пустые бочки из-под нефти в Багдаде… последний остывший кофе ждет… столько участников зданий и звезд можно уже убирать…