Книга Настоящая принцесса и Наследство Колдуна - Александра Егорушкина

— Да ничего подобного! — сипло возразил Лева. — Никаких очков, борода у него была, это верно, рыжая, то есть соломенно-рыжая, словно выгорела на солнце, и лицо обветренное, я разглядел вблизи, когда он ко мне наклонялся. И никакой он не полный, наоборот — тощий, даже в плаще и то было видно! Он плащ с себя снял и меня укутал.

Выпалив это, Лева осекся и посмотрел на Инго с уважением. А у Лизы даже рот приоткрылся. Вот так фокус! Интересно, такому в Амберхавене учат?

— Убедился? — Инго перегнулся с подлокотника Бабушкиного кресла и потрепал Леву по плечу. — Если копнуть поглубже — ты много чего рассмотрел, даже без очков.

— Я еще вспомнил! — воодушевленный Лева даже подпрыгнул. — Руки у него были мозолистые, я почувствовал, когда он проверял мне пульс. А перстень он не с пальца снял, достал из мешочка на шее, у него под плащом висел такой кожаный мешочек на шнурке.

Инго и Филин переглянулись.

— В таком случае, это был не король, а вор! — презрительно и твердо заявила Бабушка, как приговор подписала.

— А может, он снял перстень, чтобы не мешал работать или чтобы не повредить? — живо предположила Лиза. — Я вот снимаю кольцо, когда играю на скрипке или мою посуду.

— Ага, раз руки мозолистые — может, он плотничал или, скажем, садовничал, — подхватил Лева.

— Настоящие короли свои руки до такого состояния не доводят! — отрезала Бабушка и в изнеможении откинулась на спинку кресла, стараясь сохранять непреклонный вид.

Филин хотел что-то сказать, но Инго мигнул ему, и волшебник смолчал. Надо же, как слушается, поразилась Лиза.

— Давайте не будем отвлекаться на вопросы о монаршем достоинстве и ручном труде, — голосом строгой учительницы произнесла Амалия. Глаза у Бабушки так и полыхнули на мраморно-бледном лице. А фриккен Бубендорф как ни в чем не бывало кивнула на монитор Мэри-Энн. Компьютер против обыкновения помалкивал — Амалия отключила у Мэри-Энн звук, чтобы та не встревала с замечаниями.

— Главное — многое сходится, — хладнокровно продолжала Амалия. — Я даже составила список, вот послушайте: рост, рыжесть, присловье, перстень, то, что этот человек узнал узор гномского клана…

— А за пределами Радинглена эти узоры никому не ведомы, — вставил Инго.

— Андрей Петрович… Инго… Фриккен… — начала Лиза, подавив в себе желание поднять руку, как на уроке — строгость Амалии заставила ее заробеть, — а когда Илья Ильич придет смотреть картину, мы ему ведь скажем про все это? Вдруг оно как-то связано… Бабушка, мы его попросили, Маргаритин папа разбирается в картинах! Ну не может быть столько совпадений! — сбивчиво лепетала она.

— Умница, Лиллибет! — все тем же учительским тоном похвалила ее Амалия. — Проверим, заодно его величество и меня введет в курс дела — мне про вашу загадочную картину еще толком ничего не объяснили. Лев посмотрит — и тоже что-нибудь вспомнит.

— А я и так вспомнил, — вдруг подал голос Лева. — Я уже сказал, что там была не зима, а не то осень, не то лето? И туман? И что у этого человека руки были в мозолях, точно у садовника? Ага, так вот, еще очень сильно пахло яблоками, падалицей, как будто они там были повсюду! Может, там и вправду сад?

— Я знаю, где ты был! — Инго вскочил, метнулся к сумке из-под ноутбука и извлек оттуда расписное эмалевое яблоко.

— Вот, — король поднял яблоко повыше, чтобы все видели, — я собирался вам рассказать, но сомневался, стоит ли. Два дня назад, на церемонии посвящения в Амберхавене, меня унесло с университетской площади. Так же неожиданно, как Леву из леса. И я тоже оказался в тумане, где пахло яблоневым садом и падалицами, только никого там не встретил. Я даже видел сами яблоневые деревья, а вот это яблоко упало мне прямо в руки. Но как только это случилось, я опять очутился на площади и яблоко из живого превратилось в неживое. Я уже тогда заподозрил, что побывал в Саду.

Лиза отчетливо услышала, как Инго произнес это слово, будто написанное с большой буквы.

— Но Сад — легенда! — хором воскликнули Филин с Амалией. — В него никто не верит уже много лет!

— Ну и пусть никто не верит, — упрямо сказал Инго, а Лева убежденно закивал. — Мы со Львом оба там побывали, впечатления сходятся. Я вынес оттуда это яблоко, а Лева — перстень, плащ и рукавицы, и, что самое главное, он видел там человека, который по всем признакам — наш с Лизой отец. Каких вам еще доказательств?

Ошеломленная историей про яблоко, Лиза только и могла, что хлопать глазами. Слова кончились.

Инго подошел к креслу, в котором сидела Бабушка, и положил яблоко ей на колени.

— Почему, ну почему ты все еще сомневаешься? — ласково спросил он.

Лиза затаила дыхание.

Бабушкины пальцы, вертевшие сапфировый перстень, разжались.

— А потому, — едва слышно, но очень отчетливо ответила королева Таль, — что все это, боюсь, были всего лишь иллюзии. А я, Инго, не хочу тешить себя иллюзиями… и надеяться понапрасну.

Бабушка с трудом встала, но не смогла ступить и шага — бессильно осела на руки Инго. Глаза у нее закрылись.

Металлическое яблоко и перстень со стуком упали на пол.

Лиза тоненько вскрикнула.

— Лекаря? — быстро спросил Инго у Филина.

— Скорую, — ответил волшебник. — В Питере. Аль, попробуй! Не бойся, я тебе помогу.

Амалия послушно кивнула и резко взмахнула руками, точно что-то бросая. Филин быстро сказал: «… а с платформы говорят — это город Ленинград». В глазах у Лизы зарябило и поплыло, и она ухватилась за Андрея Петровича. Мгновение — и вместо дворцовых покоев они стояли посреди прихожей на Гатчинской. Бабушка, как была, в радингленском пышном наряде, полулежала в кресле. Филин торопливо набирал «ноль три».

Взгляд Лизы упал на часы. До начала праздника в Радинглене оставалось всего полчаса.

Глава 7, в которой звучит песня о розе, а музейный хранитель надевает музейные шлепанцы

…Всю дорогу до больницы и особенно обратно Лиза горько раскаивалась, что вообще поехала. Это как-то само получилось — в первый день нового года королю положено общаться с народом, и нарушать этот обычай было нельзя, поэтому Инго пришлось остаться, и фриккен Амалия, конечно, правильно сообразила, что не надо переносить его в Петербург, но это Лиза поняла уже потом. Предательская и трусливая мысль о том, что Филин мог бы поехать один, пришла Лизе в голову уже на полпути в больницу — и Лиза сурово обругала себя дурой и трусихой. Впрочем, легче ей от этого не стало.

Валил густой снег, у старенькой Филинской машины барахлила печка, а может быть, ноги у Лизы так отчаянно замерзли просто от нервов. «Скорую помощь» впереди было почти не видно, под колесами образовалась грязная снежная каша, и несколько раз на поворотах Лизе казалось, что Филин еле-еле справляется с рулем. Ехали они невыносимо долго, а когда доехали, Лиза струсила окончательно. Бабушку сразу переложили на каталку, воткнули ей в руку какую-то трубочку с иголкой и быстро-быстро куда-то повезли.