Книга Россия за облаком - Святослав Логинов

Никита повернулся к выходу.

– Меня, тебя, себя… по-русски научись говорить, мусульманин!

Никита вышел из развалины. Пятеро боевиков с автоматами на изготовку шли сзади. Солнце уже начинало клониться к закату, а ведь, кажется, так недавно они выехали с блокпоста. Где остальная часть банды, где калтаманы держат Саню Гараева, Никита не понял, да и не до того сейчас было. Он чувствовал, как сгущается вокруг пьяный туман безвременья. Заклятие, наложенное Гориславом Борисовичем, начинало действовать, этот мир уже не держал его.

Сейчас или никогда…

– На колени, собака! – заорал Рашид-бек.

И тогда Никита рванулся бежать.

Самое бессмысленное занятие – убегать, когда пять автоматных стволов смотрят тебе в спину. Первая же очередь перебьёт ноги, а дальше… об этом лучше не думать.

Вот только когда стреляешь по движущейся цели, нужно давать упреждение, а как это сделать, если человек бежит во времени? Пять автоматов промахнулись на пять секунд, а потом стрелять уже просто не имело смысла.

* * *

Не так представляла себе Александра семейную жизнь. У отца с матерью всё было понятно: как работают и откуда в семье достаток. А где работал Серёжа, Шура так и не узнала. Куда-то он ходил, с кем-то встречался, порой уезжал на несколько дней, но чаще спал до полудня, а потом уходил и возвращался затемно. Денег в дом не приносил вовсе, только одежду себе покупал, да, возвращаясь ночью, говорил, что сыт.

Вечерами, положим, Сергей вместе со всем ансамблем играет в ночном клубе «Паук», потому и сытым домой приходит. Ночной клуб – место, конечно, грешное, а что делать, если больше работать негде?

В остальном семейный бюджет держался на Шурке. Она устроилась бухгалтером в РОНО и ещё подрабатывала в двух разных ЖСК. А запутанные финансовые дела местной церкви разгребала за так просто, как сказали бы прежде – «на общественных началах». Ну а то, что дом на ней, уборка да готовка – это уже святое, Серёжа сам и картошки сварить не умел.

По субботам ходили в храм, и эти походы примиряли Шуру с семейной жизнью, которая складывалась не совсем так, как мечталось. Вином от Серёжи попахивало даже в среды и пятницы, и близости он требовал во всякую ночь, независимо от поста.

– Господь простит, – объявлял он так безапелляционно, что можно было подумать, будто господь лично посылал ему ангела с известием о прощении.

И киот устроить как следует Серёжа не позволил. Квартирка-то однокомнатная, где спать, там и молиться, а занавесочки перед образами Серёжа сорвал, обозвав Александру дурой и деревней.

– Смотрят они, – прошептала Шурёна. – Стыдно вот так-то, под взглядами.

– Занавеска от божьего взгляда не спрячет, господь сквозь любые покровы видит. Не прятаться от бога нужно, а молиться и в грехах каяться.

Легко о покаянии говорить, да нелегко каяться. Покаяние – это не просто сокрушение о грехах, но и твёрдое обещание, что впредь скверное дело не повторится. А какое – не повторится, если завтра Серёжа опять придёт после концерта выпимши и немедленно потребует любви? А ты – жена, значит, пост на дворе или мясоед, а велит муж – и ложись с ним в постель под самыми взорами святых угодников.

Говорят, будто в постельных делах какая-то сласть заключена. Для мужиков, может, и сласть, а для Шурки никакой сласти не было, один стыд. Она уже старалась к приходу Сергея затеять стирку или иное долгое дело, чтобы он улёгся спать и уснул, не дождавшись её. Верно поётся в песне: «Если б только я знала, что так замужем плохо, расплела бы я косу русую, да сидела б я дома…» И куда подевалась любовь за один только год?

Через год пришла, наконец, и радость: Шурка почувствовала, что тяжела. Ради этого можно терпеть и нетрезвого мужа, и постылые постельные утехи, и даже нарушение поста. Ребятёнок толкнулся внутри, и всё стало неважно. Удивляло только, что Серёжа не радуется с нею вместе, а говорит о каких-то трудностях, о деньгах… как будто прежде он эти деньги в дом приносил. Ну да ничего, увидит сына, заглянет ему в глаза и всё поймёт. В народе недаром говорят, что мужчина до той поры младенец, пока собственного ребёнка на руках не подержал.

Работать Шурка продолжала до последнего. Уже когда в РОНО её отправили в декрет, по вечерам приходила на приём в жилищных кооперативах, стремясь заработать денег на то время, когда придётся сидеть с ребёнком. Даже у батюшки Аркадия робко поинтересовалась, нельзя ли ей за работу в церкви хоть какую копеечку получить, но получила только отеческое внушение о душепагубности стяжательства.

Так во время приёма жильцов в одном из ЖСК и начались у Шурки роды. Хорошо, что в правлении работают сплошь дамы, мигом разобрались, что к чему, вызвали «Скорую» и, вообще, всё спроворили в лучшем виде.

Из роддома встречали торжественно, и Серёжины родители приехали, и свои. Серёжа, когда медсестра вручила ему перевязанный синей лентой свёрток, перепугался, покраснел, словно его в чём непригожем уличили, быстренько сунул младенца тёще и принялся расплачиваться с сестрой – обычай хоть и не христианский, но обязательный к исполнению.

Дома мужчины отправились на кухню, обмывать пяточки… и непьющий Платон тоже, хотя бы просто посидеть со сватом и зятем. А женщины в комнатушке занялись перепелёныванием и осмотром младенца. Мужчины лишь на минуту заглянули, посмотреть, вправду ли парень народился. Оказалось, вправду: всё, что нужно – на месте.

– Как назвать решил? – спросила свекровь сына, но Серёжа лишь плечами пожал.

– Не придумал ещё.

– По святцам – Митя выходит, – чуток покривив от истины, сказала Шурка. – Там ещё Харлампий, Порфирий и Власий выпадают…

– Нет уж, пусть будет Димитрий, – постановила свекровь. – Харлампиев нам только не хватает.

Шурка вздохнула с облегчением. Очень уж хотелось назвать сына Митрошкой, в честь брата, который уже почти и не помнится.

– Ребятёночек-то в самую серёдку Петрова поста зачат, – заметила свекровь. – Грех это.

– Такие дела с мужа надо спрашивать, – не осталась в долгу Феоктиста. – Пост или не пост, а жена мужа из постели вытолкать не может. Так что это от него зависит, будет грех или нет.

Свекровушка поджала губы и в скором времени ушла. Мужчины Лопастовы тоже собрались и двинулись праздновать рождение сына и внука в ночном клубе, где Серёжа был своим человеком. Платон пришёл с кухни, уселся возле кроватки, стал смотреть на внучонка, слушать, как Фектя поёт:

Ладушки, ладушки,

Где были? – У бабушки!

Что ели? – Кашку!

Что пили? – Бражку!

Нюхали табачок,

Повалились на бочок!

Вот и вернулся Митрошка в семью. А что фамилия у него Лопастов, так кровь савостинская. Лопастовы ушли и гуляют где-то, а Савостины рядом сидят.

Баю баюшки-баю,

Колотушек надаю.

Колотушек двадцать пять,