Книга E-mail. Белая@одинокая - Джессика Адамс

Я могу протащить телефонный шнур из столовой в спальню — и буду лежать среди подушек и болтать, болтать всякую игривую чушь, пока не засну.

В кухне его глаза с начинкой из «Марса» чуть блузку на мне не расплавили. И я знаю, что это чистейшая похоть, знаю, что очки не в мою пользу, что у меня все это идет так, рикошетом, — я прекрасно все это знаю. И тем не менее. Лайм — художник-график, а я — рекламный копирайтер. Он одинок, и я одинока. И кто поручится, что я, Виктория Шепуорт, год спустя не куплю белые замшевые туфельки и не запишусь на грандиозную навороченную прическу в парикмахерской?

Когда Лайм позвонил мне где-то около половины двенадцатого, я дала ему три шанса передумать — так, чтобы уравнять ситуацию. Я поинтересовалась, не слишком ли он занят, не слишком ли устал и так ли уж уверен, что в гостинице будут места; при этом я наматывала телефонный шнур на палец и всей душой желала, чтобы он не пошел на попятный. Но голос у Лайма звучал совершенно уверенно.

— Почему мне кажется, что ты такое уже устраивал?

— Я не устраивал.

— Но ты хорошо знаешь, что нужно делать.

— Беру в пример фильмы семидесятых. Ну, знаешь: «О да-а, давай зарегистрируемся как мистер и миссис Смит».

Тут я снова вспомнила, что одна из причин, по которым Лайм так мне нравится, — это то, что с ним всегда весело. Может, дело в том, что смех и секс в чем-то схожи.

— Так какой у нас план? — осведомилась я, поднимая ноги повыше, чтобы проверить степень волосатости. Слава тебе господи, видеотелефон еще не в ходу.

— Заеду за тобой после завтрака, — сказал Лайм. — На машине доберемся туда к обеду.

— А где это? — полюбопытствовала я.

— В горах.

— Что взять с собой?

— Кольца для сосков и огнеупорные одеяла.

В конце концов я упаковала все, что было в ванной, — ну, может, кроме щетки для унитаза и затычки для ванны. Флакон «Этернити», флакон «Пуазон», где и осталось-то всего на донышке, лосьон для искусственного загара — все. Еще я захватила ночную рубашку с зайчиками — на случай, если с Лаймом будет так уютно, что я решусь надеть это на ночь. И еще белое кружевное боди, которое держится на мне, как подпорка, если не втянуть живот. Плюс кое-что верное и черное, очень сексуальное и нейлоновое, которое я купила еще в годы Энтони Андерсона, и еще суперлифчик, который Джоди одалживала у меня в прошлом году на Марди Гра[9]и облепила блестками. Хорошо, что я заставила ее эти блестки отцепить. А вот надену ли я хоть что-нибудь из этого? Если бы. Как обычно, это будут штаны на полу и рубашка, закинутая на другой конец комнаты. Трогательно.

Когда Лайм постучал во входную дверь, я чувствовала себя примерно как Анна Франк, когда к ней ворвались фашисты. Мне хотелось спрятаться в тайном убежище — только у меня его не было.

Единственное, от чего мне стало легче, — это мысль, что Лайму, наверное, еще хуже. Хотя он этого и не показывал.

За пару дней у него отросла щетина. От него пахло травяным шампунем. Не скажу точно, кто из нас прыгнул первым, кажется, все-таки я, и внезапно мы уже целовались возле стены, и в спину мне врезалась книжная полка.

Лайм вблизи — это нечто такое, чего я не могла вообразить, несмотря на все свои жалкие старания. В его глаза действительно можно смотреть и чувствовать, будто тебя затягивает в гипнотизирующий круговорот, — вроде как в «Бэтмене». Я не желала отводить взгляд. И я не желала отпускать Лайма.

Он — не Дэн, и мне это все равно. И это уже изрядный прогресс. И эта совсем недэновская аура делает его еще восхитительнее — если уж говорить начистоту. От него пахнет Лаймом — резкий запах лосьона, — и небритое лицо так жестко трется о мое лицо, так сексуально, ненасытно. И каждый раз, когда я пытаюсь отстраниться, потому что в спину мне вонзается полка, он снова притягивает меня к себе, но уже как-нибудь иначе. Да, он явно знает, что делает. И что мне оставалось, кроме как благодарно сдаться?

Наконец, после того как моя спина проехалась по всем книгам Джилли Купер, какие только были у меня на полке, мы отправились в путь.

— Нелегко мне будет сосредоточиться, — заметил Лайм, когда мы залезли в его машину (новый на вид «Эм Джи», так-то тебе, Дэн, и плевать, если я легкомысленная дрянь).

— Можно кое-что сказать? — спросила я, удобно устраиваясь на сиденье.

Он не возражал.

— Спасибо, спасибо, спасибо, спаси…

Целуйте радость на лету, как сказал кто-то из поэтов. Со всеми мимолетными страстями в моей жизни я уж могла бы этому научиться. Но почему же тогда, стоит мне очутиться возле мужчины или постели (в порядке уменьшения значимости), я в первую очередь думаю о постоянстве? Это похоже на манию.

Наверное, это, как и многое другое, началось еще в школе. Если ты одолжила Тревору Макви угольник, из этого неизбежно следовал вывод: «Ты любишь Тревора Макви». А если через несколько лет кто-нибудь дарил тебе колечко, то это обязательно знаменовало помолвку. Боже ты мой, я ведь одно время на полном серьезе думала, что выйду замуж за Филипа Зебраски.

Мне тридцать лет, и меня везут в отель исключительно для секса. Возможно, с тем, чтобы через два дня распрощаться. Я должна, должна это помнить. Это все, что мне обещали, и все, на что я согласилась. Это тебе не «Гордость и предубеждение». И не «Разум и — будь они неладны! — чувства».

Итак, следующий шаг. Довольно пугающий. Мы вылезли из машины — наверное, надо было поцеловаться или еще что-нибудь такое изобразить, но мы так ничего и не сделали — и в конце концов вошли в гостиницу с таким видом, будто совершаем деловую поездку. Портье было совершенно плевать, поодиночке мы явились или как супружеская пара, или вломились, пританцовывая конга и волоча за собой на цепи обнаженных секс-невольников. Единственное, что от нас требовалось, — это заполнить меню на завтрак.

Гостиница была довольно красивая. В бежевых тонах. Хотя абсолютно отчетливо я воспринимала в этот момент только одно — мои нервы вот-вот расплавятся. Когда я нажала на кнопку, вызывая лифт, то получила небольшой удар током. Это было одно из тех мест, где повсюду установлены кондиционеры и разостланы нейлоновые ковры, и я заподозрила, что искры полетят от всего, к чему прикоснусь. В том числе и от Лайма.

В лифте мы оба уставились на устрашающую рекламу кафе «Веранда под пальмами»: там была нарисована самая идиотская пальма, какую только мне доводилось видеть. И еще там был изображен гигантский танцующий ананас, возвещающий: «Специально для детей — четыре доллара девяносто пять центов!» — речь, кажется, шла о кусочках ананаса. Потом Лайм отыскал наш номер, сунул в дверную ручку карточку-ключ, и мы вошли.

Я тотчас кинулась к занавескам и, не обращая внимания на шнур, отдернула их так, словно это было жизненно важно — чтобы мы вот сейчас, сию секунду полюбовались пейзажем. Потом заглянула в холодильник — узнать, нет ли там чего-нибудь дармового и сногсшибательного, сунулась в шкаф — выяснить, на что здесь похожи вешалки, и наконец отправилась в туалет — просто потому, что ничего другого не могла придумать, ну, разве что выскочить с воем из гостиницы и припустить обратно в Сидней.