Книга Потому что - Даниэль Глаттауэр

Я сделал вид, будто задумался.

— Нет.

— Действительно, лист судимостей чист, — подтвердила Штелльмайер. — Репутация подсудимого безупречна, — объявила она, повернувшись к присяжным.

Настала очередь формальностям, которые я знал наизусть.

— Господин Хайгерер, — обратилась ко мне Штелльмайер. — Я могла бы вам этого не говорить, но на все вопросы вы должны отвечать только правду. Вы знаете, что чистосердечное признание является существенным смягчающим обстоятельством. — Она сделала паузу. — Обязана предупредить вас по протоколу, — добавила она, смутившись.

18 глава

Слева за моей спиной прокурор Зигфрид Реле начал свою вступительную речь. Она длилась почти два часа с перерывами. Под воздействием ли этого приглушенного баритона, которым сейчас говорило само правосудие, или по какой-либо иной причине, но мой желудок вдруг пронзила резкая боль, грозящая разорвать его на части.

Я попросился в туалет. Охранники надели на меня наручники и повели из зала.

— Вам плохо? — спросил тот, который еще ожидал в этом году снега.

— Нет-нет, — успокоил я, — просто утром выпил слишком много чая.

Меня рвало. Я спустил воду, чтобы заглушить звуки, которые издавал.

Я прошел на свое место, стараясь держаться подальше от Реле и опустив голову. Не хотел, чтобы присяжные видели мое лицо, в то время как прокурор рассказывает обо мне разные ужасы. Охранник, который не ждал в этом году снега, пару раз нагнулся, пытаясь разглядеть, не заснул ли я, не потерял ли сознания и жив ли вообще.

Я всячески избегал взгляда Реле. Так и не посмотрел на него, зная, как бывает ухожен французский газон, если состоит из короткой черной бороды, покрывающей острые скулы. Его исполненная здравого смысла речь походила на сообщение по радио. Такая же взвешенная, ровная и беспафосная. Не пытаясь управлять вниманием слушателей, он так часто повторял одно и то же, что информация впитывалась в мозги, как жидкая каша в стенки желудка, — сама собой.

Реле попросил присяжных забыть все, что они знали обо мне из газет. Это было правильно, и я остался благодарен ему за это. Он ограничил деятельность СМИ сферой мифов и легенд, где присяжным искать нечего. Насколько я знал, Реле ненавидел журналистов и не желал иметь с ними никаких дел. Он считал их врагами правды и трусами, беззастенчивыми клеветниками, манипулирующими законом. Они расшатывали правовую систему, вместо того чтобы ее укреплять. Создали свои властные структуры, при помощи которых управляли и политиками, и обществом.

— Истерия СМИ вокруг данного преступления не обошла стороной и меня, — признался Реле. — Однако вынужден констатировать, фактическое содержание…

Он любил выражения «вынужден констатировать» и «фактическое содержание». Первое точно схватывало суть его работы, второе являлось своего рода квинтэссенцией юриспруденции, поскольку объединяло в себе понятие «факта» и допускающего различные истолкования его «содержания».

— Однако вынужден констатировать, фактическое содержание дела оставляет нам мало возможностей для радужных фантазий, — продолжил Реле. — Честный, уважаемый, порядочный, состоявшийся в профессиональном плане, высокообразованный и успешный гражданин… — это лишь часть тех эпитетов, которыми он наградил меня за два часа своей вступительной речи, — обаятельный, дружелюбный, внимательный, вежливый, вечно улыбающийся и очень приятный мужчина… — это я-то «вечно улыбающийся»? — который, казалось бы, и мухи не обидит, совершает нечто такое, чего никак не мог бы ожидать от него ни один здравомыслящий человек.

Признаться, я и сам не предполагал, что способен на такое.

— Самое ужасное из злодеяний, величайшее преступление против основ нашей западной цивилизации, — на секунду его бормочущий голос стих, словно мотор, наконец, дал сбой. — Он совершает убийство — жутчайшее, отвратительнейшее из известных нашему закону правонарушений, карающееся у нас самыми строгими мерами, вплоть до пожизненного заключения.

Я воспринял это как намек на ожидающий меня приговор и энергично кивнул.

— И тут мы, естественно, спрашиваем себя: почему он это сделал?

Я прикрыл глаза. В моем желудке копошились морские ежи. Могут ли они спровоцировать инфаркт миокарда, если доберутся до сердца?

— Позвольте мне задать данный вопрос в другое время. Позвольте мне также подойти к нему без предубеждений.

Морские ежи медленно сворачиваются в клубочки. С правой стороны от меня, где сидели журналисты и зрители, снова послышался нарастающий шум, а затем стих.

— Давайте же посмотрим на факты, предоставим им возможность говорить за себя, — призывал Реле присяжных. — Человека застрелили на входе в бар с близкого расстояния. И нажавший курок сидит перед нами.

Последняя фраза отозвалась в левом полушарии моего мозга острой болью. Видимо, Реле готовился обратиться ко мне.

— Прежде чем судить его, мы обязаны представить, как все происходило. Хотя нет, — спохватился Реле, — у нас ведь есть полное признание подсудимым своей вины, и оно исключает как необходимость самообороны или несчастный случай, так и соучастие в этом деле второго или третьего лица, что подсудимый подтверждал и в чем расписывался неоднократно. И в его показаниях нет никаких противоречий. — Он достал пистолет. — Налицо важнейшая улика — орудие убийства, оно принадлежит подсудимому и было при нем на момент преступления, отпечатки пальцев…

Где Хелена? Она в зале? Любит ли она меня?

— Разрешите мне, наконец, зачитать заключительные слова полицейского протокола, принадлежащие обвиняемому.

Неужели она любит меня?

— Вот что он говорил: «Я, Ян Хайгерер, решительно настаиваю на том, что заранее спланировал убийство до мельчайших деталей и совершил его умышленно. Я не находился ни в состоянии алкогольного опьянения, ни какого-либо душевного помешательства. Голова моя оставалась ясной. О жертве мне сказать нечего. Мотив я раскрою позже».

Так любит ли она меня?

— Дамы и господа присяжные! Я полагаю, вам не остается ничего иного, как классифицировать действия подсудимого Яна Руфуса Хайгерера в соответствии с параграфом 75 Уголовного кодекса и вынести соответствующий приговор.

Неужели ей удалось выяснить, зачем я это сделал?

— Чрезвычайно трудноразрешимой и интересной задачей как для психологов, так и для всех нас остается вопрос «почему?», — продолжил Реле. — Собственно, мы имеем здесь два «почему»: во-первых, непонятна причина самого преступления; во-вторых, не меньшую загадку представляет собой столь упорное замалчивание ее подсудимым. Для решения вопроса о виновности все это не имеет значения, однако может существенно повлиять на определение меры пресечения. Не исключено, что подсудимый уже завтра…

Любит ли меня Хелена? Зачем она возила меня к себе домой? Жалела или хотела со мной секса?