Книга Залив Гавана - Мартин Круз Смит

— Воздушным змеем?

— Один из самых красивых способов рыбачить. Вскоре я заметил, что вчерашний русский, этот человек-медведь, стоит на тротуаре и смотрит. Я показал ему, как это надо делать. Должен заметить, что русские никогда не ходят поодиночке, они всегда перемещаются группами и следят друг за другом. Сергей вел себя иначе. Он сказал, что хотел бы снять квартиру на Малеконе. А у меня как раз свободные комнаты наверху, так, слово за слово, мы и договорились.

Хоть Эрасмо был инвалидом, он находился в постоянном движении. Откатился к холодильнику, вернулся с двумя банками холодного пива. «Кельвинатор» 51 года — Кадиллак среди холодильников.

— Спасибо.

— За Сергея, — произнес тост Эрасмо. Они выпили, и он еще раз присмотрелся к ранам на лице Аркадия. — Должно быть, это были довольно крутые ступеньки. И, кстати, отличное пальто. Но не считаешь, что немного жарковато?..

— В Москве сейчас январь.

— Понятно, — отреагировал Эрасмо.

— У вас отличный русский язык.

— Я был кубинским агентом в Африке, работал с русскими. Фразу «Проваливай к черту с моей земли, дерьмо» я могу сказать по-русски не меньше, чем в десяти вариантах. Русские парни всегда были большими упрямцами, одного разорвало на тысячи мелких кусочков, а я потерял обе ноги. В общем, я здесь — живой символ исполнения интернационального долга. Променял ноги на «ладу» — такой была награда за службу. Из этой «лады» получилось два джипа. Надо ЕГО за это благодарить, — Эрасмо посмотрел на небо.

— Бога?

— Команданте, — Эрасмо изобразил, будто поглаживает бороду.

— Фиделя?

— Кажется, ты потихоньку врубаешься. Куба — это одна большая семья с чудесным, заботливым папой-параноиком. Хотя это описание сгодится и для Бога, кто знает? А ты сам где служил?

— Германия, Берлин. — Два года Аркадий занимался радиоперехватом с крыши отеля «Адлон».

— ГДР — оплот социализма.

— Скорее, развалившаяся под натиском урагана дамба.

— Все превратилось в пыль. Ничего не устояло, кроме бедной Кубы. Теперь она одна — как девушка в лохмотьях.

Они выпили. На Аркадия, не евшего весь день, пиво подействовало, как обезболивающее. Он вспомнил о том чернокожем рыбаке, которого Ольга Петровна видела с Приблудой… Может быть, укрыться в посольстве, пока не стемнело — время еще есть.

— Я хочу познакомиться с Монго.

— А ты что, его не слышишь? — Эрасмо выключил радио, и Аркадий услышал звук, напоминающий ритмичное перекатывание камней в шуме прибоя.

Аркадий не был готов к тому, что он увидит, входя в дверь дома сантеро. Когда русским рассказывали о Кубе, все, что можно было услышать — истории про Че и Фиделя, о чернокожих кубинцах почти ни слова. Они были бандитами… Да и вообще единственные чернокожие, встречавшиеся в Москве, — это отчаянно мерзнувшие африканские студенты Университета имени Патриса Лумумбы. Музыканты в комнате сантеро выглядели иначе. Черные, с испещренными морщинами лицами, в белых бейсболках, из-под которых свисали дреды-косички. Монго выделялся зеленой кепи. Неправильные тени колебались в свете зажженных свечей.

Вся комната плыла в свете сорока или пятидесяти свечей, расставленных на столике и вдоль деревянной стенной панели. Барабанщик лениво отбивал ритм по деревянным ящикам, на которых он сидел, двое других наклонили головы, чтобы слышать звук высоких узких барабанов, по которым они тихонько постукивали, а Монго потряхивал бутылью из высушенной тыквы, украшенной ракушками. Колокольчики, барабанные палочки, погремушки лежали у его ног. Он положил бутыль из тыквы, поднял металлическую тарелку и ударил по ней стальным стержнем, вызвав звук настолько чистый и звонкий, что Аркадий не сразу признал в этом музыкальном инструменте лезвие мотыги. Поверхность зеркала закрывала скатерть. Когда Аркадий попытался приблизиться к Монго, толстяк в клубах сигарного дыма оттеснил его и Эрасмо.

— Сантеро… — объяснил Аркадию Эрасмо. — Не волнуйся, они только разогреваются.

Механик переодел свой рабочий комбинезон, сменив его на белую сорочку в складках на груди.[13]

— Верх кубинского протокола, — похвастался он, но с предательски грязными руками и бородой он выглядел, как корсар в инвалидной коляске. Он проехал кухню и коридор, ведя Аркадия в расположенный позади дома внутренний двор, где под двумя тонкими пальмами, скрещенными в виде буквы «X», сидела пожилая негритянка в белой юбке и пуловере с надписью «Майкл Джордан». Она что-то помешивала в котле, стоящем на углях. У нее были седые, коротко стриженные волосы.

— Это Абуелита[14]— сказал Эрасмо. — Она не только здесь для всех бабушка, но и еще член КЗР нашего квартала. КЗР — Комитет по Защите Революции. В основном члены комитета — информаторы, но нам повезло с Абуелитой, она строго следит из своего окна, начиная с шести утра, и ничего не видит весь день.

— Она когда-нибудь видела Приблуду?

— Спроси сам, она говорит по-английски.

— Вы встречали русского из соседнего дома?

— Нет… Если бы я что-то подобное заметила, то должна была бы немедленно доложить об этом полиции. Он же снимает комнату у кубинца, а это противозаконно. Но могу сказать, он был отличным парнем.

В жарком булькала свиная голова. Эрасмо поднесли бутылку, он сделал большой глоток и передал бутылку Абуелите, которая с изяществом отпила из нее и предложила Аркадию.

— Что это? — спросил он ее.

— Ром, — ее взгляд задержался на полоске пластыря. — Тебе как раз кстати.

Аркадий думал, что к этому времени он уже благополучно расположится где-нибудь в посольстве с чашкой чая, но он сам выбрал этот «гостеприимный» дом. Он отхлебнул и закашлялся.

— Что в нем?

— Ром, соус чили, чеснок, яички черепахи.

С каждой минутой прибывало все больше людей: белых столько же, сколько чернокожих. Кубинцы шумно вваливались во двор, будто шли на вечеринку, немногие с мрачной преданностью религиозных фанатиков, большинство же с видом театралов в ожидании грандиозного шоу. Единственной, пришедшей без тени эмоций на бледном личике, была черноволосая девушка в джинсах и рубашке с надписью «Tournee de Ballet». Ее сопровождал светлокожий кубинец с голубыми глазами, волосами, посеребренными на висках, одетый в офисную сорочку с короткими рукавами.

— Джордж Вашингтон Уоллс, — представил его Эрасмо.

— Аркадий.

Он не был кубинцем по происхождению, а его американское имя было смутно знакомо Аркадию. Вслед за Уоллсом явился турист со значком в виде кленового листа и затем тот, кого Аркадий хотел видеть меньше всего на свете — сержант Луна. Это был другой Луна, из ночной жизни Гаваны, в льняных брюках, белых туфлях, в военной рубашке, подчеркивающей рельефные мускулы. Аркадий непроизвольно съежился.