Книга Смотритель - Дмитрий Вересов

Лодка тоже стояла нетронутой, и уже через несколько мгновений Павлов спокойно выгреб на середину реки. Он двинулся по течению, заставляя себя по возможности не думать ни о каком острове, а просто отдаваться созерцанию окружающего. Река почти не петляла, как обычно петляют маленькие лесные речки. На песчаных откосах левобережья стыли любопытные цапли, в заводях резвились подросшие уже утята, а луга одуряюще пахли запоздалыми травами. Ох, как сладко вдыхать чистый мед!

Однако правая сторона темнела хвойной непроницаемой массой, неприступная и мрачная, словно ощетинившаяся частоколом деревянных крепостей и лесом пик. Но если в ней чувствовалась откровенная хмурость и настороженность, то левая при всей своей пасторальной прелести словно таила какой-то скрытый подвох. «А ведь я подошел именно оттуда, – нехотя признался себе Павлов. – Оттуда, с этой, казалось бы, столь благостной стороны. Но в ней есть что-то… что-то… – Он снова мучительно долго подыскивал слово, – неестественное?..» И как-то подсознательно Павлов стал держаться правой стороны. И надо признать, что там было, хотя и поглубже, зато поменьше корявых коварных топляков.

Взгляд Павлова рассеянно скользил по черничному откосу и совершенно механически остановился на ярко-голубом пятне, выглядевшем здесь чужеродным и потому особенно ярким. Он подплыл поближе и с удивлением обнаружил рваную женскую босоножку. Интересно, кто же ходит в такую глушь в босоножках? А вдруг это она? Сердце у Павлова сладко защемило, и он веслом достал босоножку из примятого в этом месте черничника.

Увы, она оказалась хотя и маленького размера, но не только рваной, а еще и совсем простой. Тата никак не могла носить подобную дешевку рублей за триста из магазинов для бедных. Наверняка эту штуку здесь потеряла какая-нибудь местная красотка. С другой стороны, кто из местных пойдет в лес в такой обуви? Это может сделать только женщина чужая, пришлая и, видать, не от мира сего.

А вдруг с ней что-то случилось? Яхтенные походы научили Павлова анализировать каждую мелочь, совсем незначительную на первый взгляд, ибо в воде невнимательность и шутки с окружающим миром могут порой закончиться весьма плачевно. Он выпрыгнул на берег и по расположению смятых кустиков с раздавленными ягодами увидел, что потерявшая босоножку особа, видимо, лежала здесь, а рядом топтался еще кто-то, легко и не по-человечески осторожно ступающий. Павлов вдруг вспомнил рассказы своей дряхлой прабабки, к которой возили его в раннем детстве на Вологодчину, о лешаках, преследующих красных девушек неуемным сладострастием. «И дана им, окаянным, на то, чтоб сманить девку, всего-то одна минуточка в сутки…» – ни с того ни с сего пропел у него в ушах бессильный старческий голос.

Павлов даже выругался, но тут ему, будто специально продолжая его поддразнивать, вспомнилась и прочая бабкина нежить, вроде лешух и лешеней, а также бесконечные рассказы о тех проклятых людях, которые в ожидании светопреставления проказят в лесу от безделья, отчего и зовутся шутихами. Заодно со всем этим баснесплетением вспомнил он и строжайшее ее наставление о том, что ругаться в лесу категорически нельзя. Морок пропал. Наступал вечер, и надо было возвращаться.

Павлов решительно выкинул босоножку из лодки и переплыл на левый берег. Там, поначалу даже не поверив своим глазам, он вытащил лодку на песок в том же самом месте, где спустил ее на воду. Но ведь он явно проплыл пару километров вниз – в этом его никто не смог бы разубедить. Однако вот и береза, к которой он привязывал Сирина, вон и следы от цепи на белой коре, а вот и ивняк, где он прятал плоскодонку. Павлов только скрипнул зубами, снова схоронил лодку и почти бегом вернулся к машине.

Неожиданно уже у самого оредежского моста выяснилось, что бензин на нуле. Действительно, в связи с последними событиями он не обращал внимания на щиток. А запасную канистру давно уже не возил с собой из-за какой-то очередной глупой приметы, происхождение которой уже не помнил, но выполнял свято. И, надо сказать, за все четырнадцать лет ни разу не получил даже царапины. Впрочем, он знал – все это происходит потому, что он просто везунчик.

И вот, едва взобравшись на шоссе, «шкода» зачихала. К счастью, ближайшая заправочная станция была прямо в Рождествено. Павлов проехал еще немного вперед, однако вдруг обнаружил, что зеленые огоньки заправки не горят. Дьявольщина! До Гатчины ему точно не дотянуть, значит, придется поворачивать к Мшинской.

Стояла та самая пора вечернего неверного серо-сиреневого света, которую так любят романтики и ненавидят шоферы. В открытое окно с лугов тянуло сыростью, пахнувшей горечью полыни и выхлопов, а справа лениво выползала луна. Памятуя утреннюю конфузию с бабкой, Павлов сбросил скорость перед очередной деревенькой, ухнул в огромную выбоину, и в тот же момент ему в глаза метнулась та самая голубая босоножка, жалко валявшаяся на обочине совсем рядом с дорогой. От растерянности он едва не въехал в кювет, остановился и выскочил, даже не закрыв дверцы.

Это был не глюк – перед ним лежала правая, тоже порванная, спутница лесной потеряшки. Постояв немного, он зачем-то поднял ее и с босоножкой в руках вернулся к знаку с названием деревни. На ней значилось «Беково».

– Беково. Беково… При чем тут беки-то? Или это от блеющих баранов? Хотя у нас какой только бессмыслицы не увидишь, вроде Псоеди или Морды, а то встречаются названия и похлеще. Ладно, посмотрим, какие тут беки.

Но ветхие дома были темны, как один, и не пучилась на огородах капуста, и не отсвечивали стекла тепличек, а только яблони провисали под мелкими задичавшими яблоками. Павлов толкнулся на авось в пару домов, ему не ответили, и на шум не залаяла ни одна собака. Тогда он снова достал карту и обнаружил, что странная деревенька даже на ней обозначена как нежилая. Он длинно присвистнул. Неужели обладательница ветхих сандалий выбросила обувь на обочину из окна какого-нибудь «ауди»? Впрочем, в России все бывает.

С другой стороны, если деревня мертва, то зачем она вообще обозначается на картах и дорожных знаках? Или это опять этакий подпоручик Киже?[60]

И, громко смеясь над собой, благо вокруг не было ни души, Павлов все же решил обойти селение, чувствуя себя одновременно идиотом и принцем из сказки Перро.

Как бывает в августе, незаметно стало совсем темно, и вокруг Павлова быстро смыкался какой-то влажный мрак. И одновременно с темнотой его все сильнее охватывало ощущение бесплотности и безвременности. Он пробирался по усеянным пересохшими рытвинами улочкам, и на ум ему приходили гоголевские деревеньки с их тайной, пестрой и нечистой внутренней жизнью. Однако где-то далеко сквозь перебрехивание собак все же явственно заливался петух. И оставленные дома слепыми окнами глядели мирно, как доброжелательные старики, отчего ощущения Павлова, словно по мановению волшебной палочки, из Малороссии перескочили в Венецию, где заброшенность палаццо и особняков выглядит далеко не так мирно, а наоборот, угрожающе, проявляясь как грозное «Memento mori».[61]