Книга Предварительный заезд - Дик Фрэнсис

— Ему не нравится, как там одеваются мужчины. Эти трико. Вы знаете, они так обтягивают все сзади... А уж спереди!..

— Раковина, — с серьезным видом сказал я.

— Что? — Женщина взволнованно посмотрела на меня, как будто я употребил крепкое выражение.

— Так они это называют. То, чем прикрывают свои мужские принадлежности.

— Ах, вот как! — Она успокоилась. — По-моему, было бы гораздо красивее, если бы они носили туники. Это было бы не настолько откровенно. И зрители могли бы сосредоточиться на танце.

Мистер Уилкинсон пробормотал что-то вроде «хвастаются чем могут» и набил рот мороженым.

Миссис Уилкинсон отреагировала на реплику мужа как на нечто хорошо знакомое. Не обратив на нее никакого внимания, она спросила меня:

— А вы видели ваших лошадей?

При этих словах Фрэнк слегка отвлекся от еды.

— Они были великолепны, — заявил я и добрых две минуты расписывал их вид и подготовку. По реакции Фрэнка нельзя было заключить, что он считает мой отчет неполным, но я скоро сообразил, что если бы его мысли было легко отгадать, то вряд ли он справлялся бы со своей работой.

В это время к нам подплыла Наташа с явным намерением вновь осложнить мне жизнь.

— Вам повезло, — убежденно сказала она. — Мы достали вам на завтра билет в Большой театр на оперу. Ложа.

Я поймал полный насмешливого сочувствия взгляд миссис Уилкинсон и принялся бормотать какие-то вялые благодарности.

— Будет «Пиковая дама», — заявила Наташа.

— Э-э...

— Опера Большого театра всем нравится, — объяснила девушка. — Это лучшая опера в мире.

— Потрясающе, — восхитился я. — Буду ждать с нетерпением.

Во взгляде Наташи появилось одобрение, а я, улучив момент, сообщил, что проведу вечер с друзьями и чтобы к обеду меня не ждали. Она деликатно попыталась заставить меня проговориться, где именно я буду находиться, но в тот момент я знал лишь, что мы будем там, где хорошо кормят. Девушка была огорчена.

— А сейчас, — поспешно сказал я, предупреждая ее возможное недовольство, — музей Ленина.

Лицо Наташи заметно прояснилось. Она наверняка подумала, что я наконец-то начинаю себя вести так, как подобает настоящему туристу.

— Не позволите присоединиться? — спросил Фрэнк, доедая мою порцию.

Выражение его лица было совершенно невинным. До меня дошла вся прелесть его метода работы. Если трудно незаметно следить за человеком, то можно просто навязаться к нему в компанию.

— С удовольствием, — согласился я. — Встретимся в вестибюле через полчаса. — С этими словами я поспешил удалиться, а Фрэнк принялся за вторую порцию мороженого. Чтобы оторвать его от трапезы, нужно было бы приложить немалые усилия.

Я быстро вышел из гостиницы, дошел до Центрального телеграфа, который находился в квартале от «Интуриста», вошел в телефонную будку и набрал номер посольства. Мне ответил Оливер Уотермен.

— Это Рэндолл Дрю, — представился я.

— Откуда вы звоните? — прервал он меня.

— С почты.

— А, хорошо. Тогда продолжим.

— Не поступало ли для меня сообщений из Лондона? От Хьюдж-Беккета или кого-нибудь еще?

— Ну конечно, — ответил он. — Мне кажется, мой дорогой, что что-то было. Подождите... — Он положил трубку, и я услышал шелест бумаг и приглушенные голоса. — Вот оно, — в конце концов послышалось в трубке. — Берите карандаш.

— Уже взял, — терпеливо сказал я.

— Юрий Иванович Шулицкий.

— Пожалуйста, продиктуйте по буквам, — попросил я. Он продиктовал.

— Записал. Продолжайте.

— Там больше ничего нет.

— Это все сообщение? — недоверчиво спросил я.

В голосе Уотермена послышалось колебание.

— Полностью сообщение, полученное по факсу, выглядит так: «Сообщите Рэндоллу Дрю. Юрий Иванович Шулицкий». Там еще несколько цифр, и все.

— Цифр? — переспросил я.

— Возможно, это телефонный номер. Во всяком случае, вот они: 180-19-16. Записали?

Я прочел номер вслух.

— Все правильно, мой дорогой. Как движутся дела?

— Так себе, — признался я. — Вы не могли бы отправить для меня факс, если я дам вам текст?

— Ах, — сокрушенно вздохнул Уотермен. — Должен вас огорчить. Сейчас на международной арене происходят какие-то волнения. Нам довольно бесцеремонно предложили не занимать факс всякими пустяками вроде музыки. Музыка для них пустяки, вы только посмотрите! Так или иначе, мой дорогой, но для того, чтобы ваше сообщение наверняка ушло, вам придется самому отвезти его туда.

— Куда? — удивился я.

— Ах, я и забыл, что вы можете не знать. Факс установлен не в самом посольстве, а в коммерческом отделе на Кутузовском проспекте. Это продолжение проспекта Калинина. У вас есть карта?

— Я найду его.

— Скажите там, что вас направил я. Если захотят проверить, пусть свяжутся со мной, а я их успокою. Вам придется быть настырным, мой дорогой, и тогда они пошлют вашу записку хотя бы для того, чтобы избавиться от вас.

— Я воспользуюсь вашим советом, — усмехнувшись про себя, ответил я.

— Там, на Кутузовском проспекте, находится Британский клуб, — томно сказал Уотермен. — Он всегда набит изгнанниками, томящимися от ностальгии.

Скучное местечко. Я редко бываю там.

— Не могли бы вы позвонить в гостиницу «Интурист», — перебил я, если мне пришлют еще какую-нибудь информацию?

— Конечно, — вежливо ответил атташе. — Скажите, пожалуйста, ваш номер.

Ужасно хотелось напомнить, что он уже дважды его записывал, но я сдержался и еще раз продиктовал телефон, представив себе при этом, сколько времени после моего отъезда Уотермен будет находить клочки бумаги с одним и тем же номером и как он в легком замешательстве будет рассматривать их, поглаживая седоватую шевелюру.

Повесив трубку, я задумался, не оставить ли мне Фрэнка скучать в гостинице, а самому пойти отправить факс, но решил, что это займет у меня час, а то и два и породит лишние подозрения. Поэтому я поспешил вернуться в «Интурист», взбежал наверх и спустился на лифте. Как я и рассчитывал, Фрэнк уже был там.

— Вот и вы, — приветствовал он меня. — А я уже подумал, что мы разминулись.

— Тогда пойдемте, — глупо сказал я. Мы вышли из гостиницы и спустились в длинный подземный пешеходный переход под площадью Пятидесятилетия Октября, который выводил на мощеную улицу между красными домами слева от Кремля.

Пока мы шли по подземелью, Фрэнк излагал мне свои взгляды на товарища Ленина, который, по его мнению, был единственным гением двадцатого столетия.