Книга Последний пир - Джонатан Гримвуд

— Давай я.

Мои собственные пальцы тоже дрожали от холода и волнения, когда я принялся за ее платье. Моя одежда застегивалась на крупные пуговицы, а ее — на несколько дюжин крошечных пуговок, по две штуки рядом, а петли от воды словно уменьшились… У меня ушло несколько минут на то, чтобы расстегнуть лиф платья, после чего Виржини рывком стянула его с себя — лишь бы я не расстегивал дальше. Нижняя сорочка тоже была мокрой и липла к бедрам, но под ней ничего не было, и Виржини не стала ее снимать. Я повесил платье на солнце и сказал, что пойду искать нам обед.

Вернулся я с тремя маленькими рыбешками, горстью грибов и — нежданная роскошь — летним трюфелем с бледной мякотью и изысканным ароматом. С помощью кинжала я выпотрошил форель и, аккуратно разрезав вдоль хрупкой спинки, сделал из нее филе. Сняв кожу, я отломил кусочек филе и протянул его Виржини. Она помотала головой, тогда я съел первый кусок сам и предложил ей второй. И она проглотила его, даже не распробовав.

— Медленно, — сказал я. — Ешь медленно.

— Не могу, — произнесла Виржини, зеленея. — Я вообще не могу это есть!

Рядом с поляной мы нашли древнее буковое дерево, кривое, сучковатое и расколотое молнией. В образовавшейся трещине древесина была настолько трухлявая, что крошилась под пальцами. У меня с собой, разумеется, были кремень и огниво — просто потому, что ни один уважающий себя юноша в то время не выезжал из дома без огня. Положив трухлявые щепки на плоский камень, я принялся высекать искры. Трут мгновенно загорелся, я раздул огонь и подкинул в него еще немного щепок.

— Этому вас тоже научили в академии? — с улыбкой спросила Виржини.

Я положил в огонь самые сухие сучки, какие мне удалось найти — чтобы не дымить, — и вручил ей палку с насаженной форелью, а сам пошел на реку ловить рыбу. Когда я вернулся с уловом, Виржини уже съела первую рыбину и жадно смотрела на вторую.

— Ешь, — сказал я. — Еще поймаю.

Она откусила кусочек и радостно улыбнулась; ее глаза сияли.

— Нет, — предупредил я ее вопрос. — Ловить рыбу я научился сам.

Я поймал бы для нее кролика, дикую кошку или водяную крысу, но я знал, что больше всего она любит форель. Мне хотелось бы написать, что после обеда мы разделись донага, и я взял ее на глазах у летнего солнца и зеленых деревьев, или что мы долго целовались, познавая доселе неведомое, или что мы хотя бы просто лежали голышом в объятьях друг друга. Увы, я поцеловал Виржини лишь однажды, когда мы выбрались на берег, и то был невиннейший из возможных поцелуев — который, впрочем, пробил меня насквозь подобно молнии, что расколола буковое дерево на нашей поляне. И хотя ночью мы в самом деле обнимались, к тому времени мы уже были полностью одеты и прижимались друг другу, чтобы согреться. Пока Виржини спала, я держал ее, чтобы она не упала с дерева.

Как знать, что случилось бы с нами, проведи мы в лесу еще один день — и еще одну ночь на дереве. Наутро, не успел я даже позаботиться о завтраке, как мимо проплыло большое судно, до отказа набитое солдатами. На носу стоял сам герцог и кричал, чтобы мы вышли на берег, если слышим его призывы. Эмиль добрался до замка и поднял тревогу. Шарлот и Жером пристали к берегу дальше по течению, едва завидев впереди солдат. Пуля раздробила Шарлоту плечевую кость, а Жером был ранен в голову камнем, но оба выжили и должны были скоро поправиться. Поскольку спас нас Эмиль, я не понимал, почему герцог произносит его имя с таким презрением. Вскоре я выяснил причину.

По дороге в замок мы проезжали мимо виселиц, горящих домов и телег, полных крестьян с пустыми лицами: они вновь были безмолвны и равнодушны, как скотина, с которой они делили землю. Огонь в их глазах потух: его потушили солдаты и веревки. На полях лежали дохлые коровы. Урожай вытоптали. На городской площади пороли полуголую женщину: рубаху ей сорвало кнутом, и голые груди вывалились наружу — на потеху глумливой толпе. В глотку ей затолкали кляп, чтобы крики не беспокоили солдат. А у ее ног сидел маленький ребенок, громко вопивший за обоих.

Виржини ничего этого не видела. Она сидела рядом со мной в отцовской карете, уткнув лицо мне в шею и крепко держа меня за руки. Она не отпускала их ни на секунду, хотя отец то и дело бросал на нее многозначительный взгляд. Едва мы въехали во двор замка, она обняла меня и уткнулась в меня еще сильней, словно говоря: ни за что не отпущу. Но когда мы остановились, Виржини сама от меня отстранилась и первой вышла из кареты, чтобы поцеловать мать.

— Он спас меня уже дважды.

Герцог де Со внимательно на меня посмотрел:

— Нам надо поговорить.

Виржини увели в одну сторону, а меня в другую — герцог предложил побеседовать в саду, который он разбил сразу после женитьбы. Пока мы шли, он рассказывал о планировке сада и растениях — видимо, чтобы чем-то заполнить тишину, пока мы не дойдем до центра: круглого декоративного пруда с золотыми рыбками.

— Д’Ому, — начал герцог. Обычно он называл меня по имени, но сейчас решил обратиться ко мне официально. — Заключал ли ты с друзьями пари, что первым поцелуешь мою дочь? А может, и не просто поцелуешь?

— Нет! — выпалил я с таким пылом, что герцог удивленно моргнул.

— Дай слово.

— Даю слово. Никакое пари я ни с кем не заключал! И никогда не позволил бы себе подобную выходку.

— Ты ее любишь, верно?

— С того мгновения, когда впервые увидел.

Герцог де Со вздохнул.

— А она полюбила тебя с того дня, когда ты спас ее от волка…

— Возможно, что и раньше.

Он странно на меня посмотрел, и я залился краской.

— Шарлот начал дразнить ее сразу, как я приехал. Еще до волка.

— Это сказал тебе мой сын?

— Ваша дочь.

Разумеется, я не стал рассказывать о том, как она приходила в мою комнату. Герцог решил, что она сказала мне это в минувшие сутки, и я позволил ему так думать. Он задумчиво кивнул и посмотрел куда-то вдаль. Я обернулся и увидел знакомого человека — того самого доктора, что врачевал мою рану.

— Подожди здесь, — распорядился герцог.

Они тихо о чем-то переговорили, поклонились друг другу, и доктор ушел, а герцог вернулся ко мне.

— Он осмотрел мою дочь. Жена настояла, а я не стал возражать… Не знаю, простит ли меня когда-нибудь Виржини. Доктор говорит, она по-прежнему чиста. Невинна. Но я должен тебя спросить и надеюсь получить честный ответ. — Он задумался, тщательно подбирая слова. — Ты был близок с моей дочерью?

— Мы поцеловались, — ответил я. — Один раз, когда выбрались из реки. Поцелуй был невинным. Вот сюда. — Я потрогал уголок своего рта.

Герцог улыбнулся.

— Ах, молодость!..

— Могу я спросить… про пари?

— Эмиль что-то такое сказал Жерому, думая, что их никто не слышит. У них нет шансов, разумеется. Виржини пока не знает, как они унизили ее достоинство. От юноши вроде Эмиля я иного не ожидал, но за Жерома мне стыдно. Впрочем, он спас моего сына и тем искупил вину.